Глава 5. Лунная походка


Альбом «Слезай со стены» увидел свет в августе 1979 года — в том же месяце мне исполнился двадцать один, и я сам стал вести свои дела, что, безусловно, стало одной из серьезных вех в моей жизни. Для меня это много значило: успех, выпавший на мою долю, со всей несомненностью доказал, что бывший «мальчик-звезда» вырос в эстрадного артиста, нравящегося современной публике. «Слезай со стены» был также шагом вперед по сравнению с танцевальными мелодиями, которые мы создавали раньше. Приступая к осуществлению этого проекта, мы с Куинси договорились о том, как правильно суметь передать и записи страсть и сильные чувства. Мне до сих пор кажется, что мы этого достигли в балладе «Она ушла из моей жизни» и в меньшей мере — в «Роке с тобой».

читать дальше Оглядываясь назад, я вижу всю картину и то, как «Слезай со стены» подготовил меня к работе над альбомом, получившим название «Триллер». Куинси, Род Темпертон и многие музыканты, игравшие для «Слезай со стены», помогали мне осуществить мечту, которую я лелеял много лет. «Слезай со стены» разошелся почти в шести миллионах экземпляров в нашей стране, но мне хотелось создать альбом, который купило бы еще больше народу. С самого начала моих выступлений па эстраде я мечтал записать такую пластинку, которая по продаже побила бы все рекорды. Помню, в детстве я ходил купаться к перед тем, как прыгнуть в воду, загадывал желание. Учтите, что я рос, так сказать, в недрах ремесла, понимал, какие стоят перед ним задачи, и знал пределы возможного. Мне хотелось сделать что-то особенное. Я возносил над собой руки, словно посылал мысли в космос, нагадывал желание и нырял. Но прежде чем прыгнуть в воду, всякий раз говорил себе: «Вот это моя мечта. Это мое желание». Я верю, что если загадать желание и очень хотеть, — все обязательно сбудется. Действительно верю. Каждый раз, наблюдая заход солнца, я молча загадываю желание так, чтобы успеть его загадать, пока солнце не скрылось за горизонтом, Мне казалось тогда, что солнце унесло бы с собой мое желание. И я успеваю его загадать до того, как растет последний луч. И желание у меня — не просто желание, это цель. Нечто такое, что твое сознание и подсознание способны превратить в реальность. Помню, как-то раз во время работы над «Триллером» мы с Куинси и Родом Темпертоном были в студии. Я забавлялся с игральным автоматом, и один из них спросил меня:

— Если этот альбом разойдется не так хорошо, как «Слезай со стены», ты будешь расстроен?

Я помню, что огорчился, — меня обидело, что такой вопрос даже мог возникнуть. Я им ответил, что «Триллер» должен быть лучше, чем «Слезай со стены». И признался, что хочу, чтобы этот альбом стал самым раскупаемым в мире. Они рассмеялись. Желание это представлялось просто нереальным.

В ходе записи «Триллера» я, случалось, нервничал или огорчался, потому что не мог заставить работавших со мной людей смотреть на вещи моими глазами. Такое и сейчас иногда со мной случается. Люди часто просто не видят того, что вижу я. Их слишком снедают сомнения. А если ты неуверен в себе, ничего хорошего никогда ни получится. Ведь если ты в себя не веришь, кто же поверит? Показать себя так, как в прошлый раз, уже недостаточно. Я считаю это философией: «добивайся того, что можешь».

Я считаю, что человек может многое, но мы не используем всего потенциала разума. Разум может помочь достигнуть желаемого. Я знал, чего можно достичь этой пластинкой. У нас была прекрасная команда, много талантливых людей с хорошими идеями, и я знал, на что мы способны. Успех «Триллера» претворил многие мои мечты в реальность. Он действительно побил все рекорды продажи альбомов в истории — этот факт отмечен на обложке «Книги рекордов Гиннесса».

Нам пришлось изрядно потрудиться над созданием альбома «Триллер», но, как говорится, сколько вложишь, столько и получишь. Я стараюсь все довести до идеального состояния — работаю до упаду. И с такой же отдачей я работал и над этим альбомом. Куинси помогал нам, а он верил в успех того, что мы делали. Мне кажется, в ходе нашей работы над «Слезай со степы» я уже доказал ему, на что способен. Он выслушивал меня, когда мы записывали тот альбом, и помогал добиться того, чего я хотел, но во время записи «Триллера», он высказал еще большую веру в меня. Он понял, что у меня есть опыт и знания, необходимые для создания этого альбома, и потому порой даже уходил из студии, Я действительно очень уверен в себе, когда дело касается работы. Если я берусь за какой-то проект, я верю в него на все 100 процентов. Я всю душу в него вкладываю. Такой уж я есть.

Куинси блестяще умеет уравновесить альбом, создавая правильное сочетание быстрых и медленных песен. Вначале мы работали над песнями для альбома «Триллер», который назывался тогда «Свет звезды», с Родом Темпертоном. Я сам писал песни, а Куинси прослушивал чужие, надеясь найти подходящие для альбома. Он прекрасно знает, что мне понравится и что будет работать на меня. У нас с ним одинаковый подход к созданию альбомов: мы не считаем, что существуют специальные песни для альбомов или для оборотной стороны. Каждая песня должна иметь право на самостоятельное существование, и мы всегда к этому стремимся.

Я написал несколько песен, но не стал показывать их Куинси, пока не увидел, что написали другие авторы, Моя первая песня была «Начнем с чего-то» — я написал ее еще во время записи «Слезай со стены», но для того альбома я ее Куинси не дал. Иногда написанная песня мне настолько нравится, что я просто не могу заставить себя показать ее другим. Пока мы записывали «Триллер», я даже «Надо победить» долгое время держал втуне и лишь потом сыграл ее Куинси. Он все время говорил мне, что нам нужна хорошая рок-песня для альбома. Он говорил: — Ну где же она? Я ведь знаю, что она у тебя есть. Мне нравятся мои песни, но я стесняюсь играть их па публике — боюсь, что они не понравятся, а это всегда больно.

В конце концов Куинси уговорил меня дать послушать, что у меня было, Я принес «Надо победить» и исполнил ему, — он пришел в полный восторг. Я был па верху блаженства.
Когда, мы приступали к работе над «Триллером», я позвонил в Лондон Полу Маккартни, и на этот раз он сказал мне:

— Давайте встретимся и напишем несколько хитовых песен.

Наше сотрудничество вылилось в «Скажи, скажи, скажи» и «Эта девушка — моя». Мы с Куинси в конце концов отобрали из «Триллера» песню «Эта девушка — моя» для сингла. Иного выбора, собственно, и быть не могло. Когда песни подписана двумя такими известными именами, она либо должна быть выпущена отдельно, либо ее до смерти заиграют и она приестся.

Я связался с Полом, чтобы отблагодарить его за то, что он дал мне «Подружку» для альбома «Слезай со степы». Я написал «Эта девушка — моя» — я знал, что она подойдет для нас обоих, а кроме того, мы поработали над «Скажи, скажи, скажи», но закончили ее позже с великим продюсером группы «Битлз» Джорджем Мартином.

«Скажи, скажи, скажи» была написана нами в соавторстве с Полом, который в отличие от меня умел играть на всех инструментах, какие есть в студии, и мог исполнить любую партию. И тем не менее мы работали на равных и получали от работы удовольствие. Полу не приходилось тянуть меня за собой. Это сотрудничество по-настоящему помогло мне обрести большую уверенность в себе — рядом ведь не было Куинси Джонса, который мог бы исправить ошибки. У нас с Полом было одинаковое представление о том, как должна звучать поп-песня, и работать с ним было подлинным наслаждением. Мне кажется, что после смерти Джона Леннона ему приходится изо всех сил тянуться, чтобы оправдывать надежды, которые люди ни могли не связывать с ним, — Пол Маккартни так много дал индустрии музыки и своим поклонникам.

Как-то раз я приобрел музыкальный каталог Эй-Ти-Ви, в котором много прекрасных песен Леннона-Маккартни. А ведь немало людей понятия не имеют, что именно Пол предложил мне заняться изданием нот. Я гостил у Линды и Пола за городом, и Пол рассказал мне о своем участии в нотном бизнесе. Он дал мне книжку с надписью «МПЛ» на обложке. Когда я раскрыл ее, он улыбнулся: он знал, что я сразу заинтересуюсь. В книжке есть перечень всех песен, на которые у Пола есть права, а он уже давно стал их приобретать. Мне мысль о приобретении права на песни до этого не приходила в голову. Когда музыкальный каталог Эй-Ти-Ви, содержавший песни Лен нона-Маккартни, появился в продаже, я решил тоже этим заняться.

Я считаю себя музыкантом и по совместительству бизнесменом; нам с Полом нелегко далась паука бизнеса, и мы не сразу поняли нее значение издательского дела и авторских прав, а также того, как престижно быть автором песен. Песенное творение — это ведь кровь популярной музыки. В творческом процессе отсутствуют временные рамки и всевозможные ограничения, он требует вдохновения и желания работать. Когда кто-то, о ком я никогда не слышал, подал на меня в суд из-за песни «Эта девушка — моя», я, было, всерьез вознамерился защищать свою репутацию. Я заявил, что много моих мыслей рождается во сне. Многие расценили это как ловкую попытку выкрутиться, но я говорил чистую правду. В нашем деле так часто общаешься с адвокатами, что тяжба из-за того, чего ты не делал, кажется таким же этапом возмужания, как раньше победа на любительском конкурсе. «Чужая возлюбленная» (так мы чуть было не назвали «Билли Джин», поскольку Кью был почему-то против того, чтобы называть песню «Билли Джин») — название, придуманное мною с самого начала. Ему казалось, что люди могут в первую очередь подумать о теннисистке Билли Джин Кинг.

Меня много спрашивали об этой песне. Ответ прост. Это ситуация, когда девушка настаивает па том, что я отец ее ребенка, я же доказываю свою непричастность, поскольку «этот малыш не мой сын».

В реальности же Билли Джин не существовало (за исключением появившейся после песни). Девушка в песне — прообраз разных людей, с которыми я был связан на протяжении многих лет. Подобное происходило и с некоторыми моими братьями, и меня это действительно поражало. Я не понимал, как могут эти девушки утверждать, что беременны от кого-то, когда это не так. Я не представляю, как можно лгать в таких случаях. Даже сегодня есть девушки, которые приходят к воротам нашего дома и говорят странные вещи, к примеру: «Ой, а я жена Майкла» или «Да вот, просто потеряла ключи от нашей квартиры». Помню, одна девушка ужасно нам досаждала. Я действительно верю, что в глубине души она отождествляла себя со мной. Была еще одна, утверждавшая, что я спал с ней, она засыпала меня угрозами. Было несколько серьезных стычек перед воротами «Хэйнен-херст», а это бывает опасно. Люди орут в переговорное устройство, что Иисус послал их поговорить со мной и Бог сказал им прийти — все это необычно и неприятно.
Музыкант знает, какой материал хитовый. Он должен его хорошо чувствовать. Все должно быть на своих местах. Это состояние все заполняет и способствует хорошему самочувствию. Определить это можно, прослушая пение. Все это я чувствовал в отношении «Билли Джин». Я предчувствовал, что она станет популярной. Я растворился в этой песне. Однажды в перерыве между записями я ехал с Нельсоном Хайсом, работавшим со мной в то время, по скоростному шоссе Вснгура. В голове моей звучала «Билли Джин», и я думал только о ней. Мы съехали с шоссе, когда нас догнал парень на мотоцикле и сказал: — У вас горит машина.

Неожиданно мы почувствовали запах дыма, свернули на обочину, и оказалось, что нее днище «Роллс-Ройся» полыхает. Этот парень, наверное, спас нам жизнь. Если бы машина взорвалась, мы могли бы погибнуть. Но мною так завладела мелодия, звучавшая в голове, что только потом я задумался об ужасных последствиях. Даже пока нам оказывали помощь, и мы искали иной способ добраться до места назначения, про себя я продолжал сочинять, вот как я был поглощен «Билли Джин».

Еще до «Надо победить» я задумал написать такую рок-песню, которую слушателю захотелось бы немедленно купить, но которая вместе с тем совершенно отличалась бы от рок музыки из программы «Лучшие песни», передававшейся по радио в то время.

«Надо победить» была написана с расчетом на школьников, Мне всегда нравилось создавать музыку, обращенную к подросткам. Для них приятно писать, поскольку это очень требовательная аудитория. Их не надуешь. До сих пор эта аудитория для меня самая важная, поскольку они мне не безразличны. Если песня им нравится, то она обязательно становится хитом — независимо от того, попадет ли она в списки хитов.

Слова «Надо победить» выражают то, как я поступил бы в беде. Их смысл — мы должны испытать отвращение к насилию. В это я глубоко верю. Песня советует подросткам быть благоразумными и избегать неприятностей. Речь не о том, чтобы подставлять другую щеку, когда кто-то бьет тебя по физиономии. Если нет другого выхода, надо просто уйти, прежде чем пойдут в ход кулаки. Если ты погибнешь в драке, то не получишь ничего, а потеряешь все. Проигрываешь ты, а также те, кто тебя любит. Вот на какие мысли должна наводить «Надо победить». Для меня истинная отвага — решить спор без драки, быть достаточно мудрым, чтобы осуществить это решение.

Самым новым участником нашей команды была группа «То-то», выпустившая хитовые пластинки «Розанна» и «Африка». До создания группы они были известны как сольные студийные музыканты. Имея опыт, они знали все тонкости работы в студии, когда надо проявить самостоятельность, а когда пойти на сотрудничество и следовать указаниям продюсера. Стив Поркаро, игравший на клавишах у Тою, работал у нас на записи «Слезай со стены». Он привел своих друзей по команде. Музыковеды знают, что лидер группы Дэнид Пэйч — сын Марти Пэйча, работавшего над великими пластинками Рэя Чарлза, такими, как «Я не могу перестать любить тебя».

Мне нравится «Симпатичная малышка», написанная Куинси и Джеймсом Ингрэмом. «Не останавливайся, пока не насладишься» удовлетворила мой аппетит к речитативным вставкам, поскольку мне кажется отчасти, что мое пение не должно скрывать мой обыкновенный голос. У меня всегда был мягкий голос. Я не добивался этого специально и не изменял его при помощи препаратов: такой у меня голос — нравится он кому-то или нет. Представьте, каково подвергаться критике за то, что для вас естественно и дано Богом. Представьте обиду от распространяемой прессой лжи, от людей, сомневающихся в том, что вы говорите правду — от необходимости защищать себя потому, что кто-то вознамерился сделать из этого сенсацию. Он заставляет вас отрицать сказанное, и на основе этого готовит новый материал, В прошлом я старался не отвечать на столь нелепые обвинения, поскольку я как бы подтверждал их, равно как и давал оправдание людям, их выдвигающим. Не забывайте, пресса — это бизнес: газеты и журналы выпускаются, чтобы приносить доход — иногда пусть даже ценой ущерба для точности, объективности и даже правды.

Так или иначе в «Симпатичной мальшке» я звучал немного откровеннее, чем в предыдущем альбоме. Среди слов песни мне нравились «код», «нежнуля» и «сахарная мука», — такие рок-н-ролльные словечки, которых не найдешь в словаре. На эту песню я пригласил Дженет и Латойю в студию, и они записали «настоящие» подпевки. Мы с Джеймсом Ингрэмом запрограммировали устройство под названием «Вокодер» на воспроизведение голоса персонажа из фильма «И.Ти».
Ребята Тото принесли Кью песню «Человеческая природа», и мы оба согласились, что мелодия песни самая забавная из тех, что мы уже слышали, даже симпатичнее «Африки». Это окрыленная музыка. Многие заинтригованы словами: «Почему он так со мной поступает... Мне нравится такая любовь...»

Часто людям кажется, что слова, которые ты поешь, имеют какое-то личное для тебя значение. Зачастую это не так. Важно достучаться до сердец людей, затронуть их души. Кто-то добивается этого при помощи мозаики музыки, аранжировки мелодий и слов, иногда через смысл текстовки. Меня часто спрашивали о песне «Мускулы», написанной и спродюсированной для Дайаны Росс. Песня воплощала мечту всей жизни: оказать небольшую любезность в ответ на то многое, что она сделала для меня. Я всегда любил и глубоко уважал Дайану. Кроме того, моего змея зовут Мускул.
«Леди в моей жизни» — одна из наиболее сложных для записи песен. Мы привыкли переписывать по много раз, чтобы довести до совершенства вокал, но Куинси на сей риз был недоволен моей работой, даже после буквально десятков проб. Однажды в конце записи он отозвал меня в сторонку и сказал, что хочет услышать от меня мольбу. Так и сказал. Он хотел, чтобы я вернулся в студию и попытался по-настоящему обратиться к кому-то с мольбой. Так что я снова зашел внутрь, заставил их выключить свет и накрыть занавеску между студией и аппаратной, чтобы не стесняться. Кью включил запись, и я стал умолять. В результате появилось то, что вы можете услышать.

В конце концов компания стала на нас ужасно давить, чтобы мы заканчивали «Триллер». Компании шутить не любят, и в случае с «Триллером» на нас нажали очень сильно. Нам сказали, что альбом должен быть готов к определенному числу, хоть умри.

Нам пришлось ужасно помучиться, чтобы подготовить альбом к поставленному сроку. На многие огрехи закрыли глаза во время записи, некоторые песни не попали на пластинку, Мы столь многим пожертвовали, что чуть было не потеряли весь альбом.

Я прослушал подготовленные к представлениям песни, и у меня потемнело в глазах — настолько ужасно звучал «Триллер». Мы были в цейтноте, к тому же одновременно с попытками закончить «Триллер» мы также работали над книгой «Рассказы об И. Ти», и там на нас тоже давили сроки. Все мы перессорились и, наконец, признали начальную правду, что свести «Триллер» не удалось.
Мы сидели в студни «Уэст-лейк Стьюдиос» в Голливуде и слушали альбом целиком. Я был опустошен. Все накопившиеся эмоции выплеснулись наружу. Я разозлился и покинул комнату. Я сказал своим людям:

— Хватит, — мы не будем выпускать этот альбом. Звоните в Си-Еи-Эс и скажите, что этот альбом они не получат. Мы его выпускать не будем.

Я понимал, что альбом плох. Если бы мы не остановились и не прослушали работу, пластинка получилась бы ужасной. Как мы хорошо знали, можно загубить прекрасный альбом во время сведения, Это все равно, что взять прекрасный фильм и загубить его при монтаже. Вам просто необходимо иметь достаточно времени. Некоторые вещи нельзя делать в спешке.
Люди из компании, как водится, покричали, но потом успокоились. Они тоже все понимали; просто я первый об этом заговорил. В конце концов я понял, что придется переделывать все и сводить альбом заново.

Мы взяли несколько выходных, отдышались и вновь принялись за работу. Мы освежились, прочистили уши и начали прорабатывать по две песни в неделю. Когда все было закончено — мы поразились. В Си-Би-Эс разницу тоже уловили. «Триллер» был очень сложным предприятием.
Я был на седьмом небе, когда мы закончили. Я сгорал от нетерпения и не мог дождаться выхода пластинки. Никакого торжества по случаю окончания работы не было. Мы не отправились на дискотеку и не стали устраивать ничего в таком роде. Просто отдыхали. В любом случае, мне нравится быть в окружении людей, которых я дейстнительно люблю. Для меня это лучший праздник. Три видеоклипа «Билли Джин», «Надо победить» и «Триллер», появившиеся после «Триллера», были частью моей концепции альбома. Я стремился представить музыку как можно более визуально. В то время я следил за тем, что делалось в области видео, и не понимал, почему там так много примитивности н серости. Я видел, что подростки смотрят и воспринимают скучные видеоклипы, поскольку у них нет выбора. Моя же цель — делать самое лучшее, на что я способен во всех областях, Какой смысл отдавать все силы работе над альбомом, чтобы выпустить потом ужасный видеоклип? Мне хотелось, чтобы мой видеоклип приклеил зрителя к телевизору, чтобы ему хотелось просматривать его еще и еще. Изначально идея была дать качественную продукцию. Мне хотелось стать первооткрывателем в этой относительно новой области, сделать самые лучшие короткие видеофильмы, на которые мы способны. Я даже не хочу их называть видеоклипами. На съемочной площадке я объяснил, что мы снимаем фильм, именно такой был подход. Мне хотелось собрать самых талантливых в этом деле людей — лучшего кинематографиста, лучшего режиссера, лучших осветителей. Мы снимали не на видеокассету, а на 35-миллиметровую пленку. Мы были настроены серьезно.

Перед съемками первого видеоклипа «Билли Джин» я поговорил с несколькими режиссерами. Большинство из них не предложили ничего по-настоящему нового. Пока я гнался за совершенством, компания ограничила меня в бюджете, Поэтому в итоге я решил сам финансировать запись «Надо победить» и «Триллер», поскольку не хотел ни с кем спорить из-за денег. В результате оба фильма принадлежат мне.

«Билли Джин» была снята на деньги Си-Би-Эс — приблизительно за 250 000 долларов. В то время это было очень дорого, но мне особенно приятно, что они в меня поверили. Стив Бэйрои, режиссер «Билли Джин», был полон творческих идей, хотя сначала он не был согласен с тем, чтобы включить в клип танцы. Я считал по-другому. Это был прекрасный танец для видео. Чего стоит леденящий душу момент, когда я застыл на кончиках пальцев. Это получилось спонтанно; как и многие другие движения.

Клип «Билли Джин» произвел сильное впечатление на зрителей музыкального телевидения Эм-Ти-Еи и стал выдающимся хитом.

Режиссером «Надо победить» был Боб Джиральди, снявший много рекламных роликов. Помню, я был в Англии, когда было решено, что «Надо победить» станет следующим синглом, выбранным из «Триллера». Нам нужен был режиссер.

Мне казалось, что «Надо победить» должна восприниматься буквально по текстовке: помню рассказ о том, как одна уличная банда жестоко сражается с другой. Это следовало сделать без прикрас. В этом суть песни «Надо победить».

Вернувшись в Лос-Анджелес, я просмотрел демонстрационную кассету Боба Джиральди. И понял, что именно такой режиссер мне нужен. Мне нравилось, как он закручивает сюжет, и я поделился своими планами о «Надо победить», Мы поговорили, обменялись мнениями и приступили к съемкам. Мы обыгрывали сюжет, придумывали новые сценки, и в итоге получился совершенно новый замысел.

Мы собрали самых крутых бандитов со всего Лос-Анджелиса и подключили их к работе над видеоклипом. Это была хорошая идея. Ребята были действительно крутые, здоровые, и им не нужен был грим и костюмы. Они были настроены решительно. Они не были актерами. Все было настоящее.

Не так уж часто я встречался с по-настоящему крутыми людьми и поначалу эти парни внушали мне страх. Но рядом были агенты службы безопасности, и мы были готовы ко всему. Конечно, вскоре мы поняли, что все это лишнее, что «бандиты» на самом деле застенчивые, приятные в общении и добрые ребята. В перерывах мы их кормили, а они все убирали и уносили на подносах. Я понял, что, стремясь казаться «плохими» и «крутыми», они на самом деле хотят лишь самоутвердиться. Они хотели, чтобы их заметили и уважили, а ведь мы собирались показать их по телевидении. Они были в восторге. — Эй, взгляни на меня, я что-то значу!

Мне кажется, вот в чем причина вызывающего поведения большинства банд. Это мятежники — но мятежники, добивающиеся внимания и уважения. Как И все мы, они хотят, чтобы их заметили. И я им этот шанс предоставил.

Они ко мне великолепно относились — вежливые, тихие, готовые помочь. После танцевальных номеров они хвалили мою работу, и я видел, что они говорят от всего сердца. Они охотились за автографами и часто стояли около моего вагончика. Я давал им, что бы они ни попросили: фотографии, автографы, билеты на турне «Победа». Это были очень милые ребята.
Суть этой работы особенно ярко проявилась на экране. Видеоклип «Переплюнь-ка» источал тревогу, явственно исходящую от этих персонажей. Чувствовалось, что это настоящие дети улицы, а не актеры. Вы ни минуты не сомневаетесь, что перед вами крутые парни. Они настоящие, и это сразу было видно.

Когда впервые появился «Триллер», компания предполагала продать пару миллионов пластинок. Как правило, компании не верят, что новый альбом разойдется намного лучше, чем предыдущий. Им кажется, что либо вам в прошлый раз повезло, либо проданное количество пластинок представляет собой предельный размер вашей аудитории. Обычно в магазины отправляются несколько миллионов дисков в надежде, что вам случайно опять повезет.

Так это обычно и происходит, но мне хотелось изменить их отношение к «Триллеру».
Один из людей, помогавших мне с «Триллером», был Фрэнк Дилео. Фрэнк, когда я с ним познакомился, был вице-президентом по рекламе в «Эпике». Наряду с Роном Вейнэром и Фредом Демянном Фрэнк превратил воплощение моей мечты о «Триллере» в реальность. Впервые Франк услышал отрывки из «Триллера» и «Уэст-лейк Стьюдиос» в Голливуде, где была записана большая часть альбома. Он там был с Фредди Деманном, одним из моих менеджеров, и Куинси, и я играл для них «Надо победить» и небольшой отрывок из «Триллера», над которым мы все еще работали. На них это произвело большое впечатление, и мы начали серьезно говорить о возможности широкой раскрутки альбома.

Фрэнк трудился в поте лица и па многие годы стал моей правой рукой, Его потрясающее знание индустрии пластинок оказалось бесценным. К примеру, мы выпустили «Надо победить» как сингл в то самое время, когда «Билли Джин» все еще занимала первое место. В Си-Би-Эс вскричали: — Вы сошли с ума. Это погубит «Билли Джин». Но Фрэнк попросил их не беспокоиться, заверив, что обе песни займут первые места и обе попадут в 10 лучших песен одновременно. Так и случилось.
К весне 1983 года стало очевидно, что альбом ожидает бешеный успех, превосходящий все расчеты. После выпуска каждого очередного сингла, уровень продажи альбома поднимался все выше.

Затем появился видеоклип «Надо победить». 16 мая 1983 года я исполнял «Билли Джин» в телеконцерте в честь двадцатипятилетия «Мотаун». Это шоу смотрели почти пятьдесят миллионов зрителей. После этого многое изменилось.

Представление «Двадцать пять лет «Мотаун» на самом деле было записано месяцем раньше, в апреле. Полностью название звучало как «Двадцать пять лет «Мотаун»: вчера, сегодня и навсегда». Надо заметить, что меня пришлось уговаривать участвовать в нем. Я рад, что в конечном итоге выступил в шоу, поскольку с ним связаны одни из самых счастливых моментов в моей жизни.

Как я уже упоминал раньше, я первоначально сказал «нет» самой затее. Меня попросили появиться в составе «Джексонов», а затем исполнить собственный танцевальный помер. Но никто из нас уже не был артистом «Мотаун». Потянулись бесконечные споры между мной и моими менеджерами, Вейнэром и Деманном. Я знал, сколько Берри Горди сделал для меня и для группы, но сообщил своим менеджерам и в «Мотаун», что не хочу появляться на телевидении. У меня в целом отрицательное отношение к телевидению. В конце концов Берри пришел ко мне, чтобы все обсудить. Я сводил «Надо победить» в студии «Мотаун», и, должно быть, кто-то ему сказал, что я нахожусь в здании. Он спустился в студию и рассказал мне о всех подробностях. Я сказал:

— Ну ладно, но если я выступлю, то хочу исполнить «Билли Джин».

Во всем шоу это была единственная песня, не имевшая отношения к «Мотаун». Он мне ответил, что именно это от меня и ожидал услышать. Так мы договорились сделать попурри «Джексонов» с участием Джермейна.

Я собрал братьев и начал репетиции, Я серьезно с ними поработал, и это было приятно, поскольку напоминало былые дни «Пятерки Джексонов». Я поставил для них хореографию и несколько дней репетировал и нашем доме в Энчино, записывая на видео каждую репетицию, чтобы потом посмотреть па «свежий взгляд». Джермейн и Марлон также внесли свой вклад. Затем мы отправились в отделение «Мотаун на репетиции. Мы исполнили наш номер, и хотя берегли силы и полностью не выкладывались, всем нам аплодировали. Затем я репетировал «Билли Джин». Я просто прошелся вскользь, поскольку ничего еще не придумал. У меня не было времени, так как я был очень занят репетициями с группой.

На следующий день я позвонил своим менеджерам и попросил:

— Пожалуйста, закажите мне шпионскую шляпу, что-нибудь вроде «федоры» — что-нибудь, что носят тайные агенты.

Мне хотелось чего-нибудь зловещего и особенного, шляпу с низко опущенными полями, Я до сих пор плохо представлял себе, что собираюсь сделать с «Билли Джип».

Во время записи «Триллера» я как-то нашел черный пиджак и сказал:

— Знаете, когда-нибудь я надену его на концерт.

Это был замечательный и очень эффектный пиджак, так что я надел его на двадцатипятилетие «Мотаун».

За ночь до записи я все еще не знал, что собираюсь делать со своим сольным номером. И вот я спустился на кухню нашего дома и стал напевать «Билли Джин». Громко. Я был там один за ночь до представления, просо стоял, прислушиваясь к тому, что мне подскажет песня. В некотором роде танец создавался сам по себе. У меня было подлинное общение с музыкой; под зарождающийся ритм я надел шпионскую шляпу и начал изображать позы и па, позволяя «Билли Джин» диктовать движения. Практически я позволил танцу родиться самому. Я некотором роде уступил песне дорогу и пропустил танец вперед — мне оставалось лишь пуститься за ним вдогонку.

Я тем не менее репетировал некоторые па и движения, хотя большая часть концерта были фактически спонтанной. Уже некоторое время я репетировал «мунуок», и на нашей кухне меня осенило, что я, наконец, смогу продемонстрировать это движение публике на праздновании двадцатипятилетия «Мотаун».

К этому времени мунуок уже появился на улицах, но в моем исполнении немного усложнен. Он родился как движение брейк-данса, этакая «ломкая» штучка, созданная черными ребятишками, танцевавшими па перекрестках улиц в гетто. Чернокожие поистине изобретательные танцоры; они создают много новых танцев, чистых и простых. И вот я сказал;

— Вот мой шанс станцевать мунуок, — и я станцевал. Меня ему научили три парня. Они мне показали основу — и я продолжал заниматься самостоятельно. Я его репетировал наряду с другими движениями. В чем я был точно уверен, так это в том, что буду двигаться одновременно вперед и назад, как бы гуляя по Луне.

В день записи в «Мотаун» не укладывались в расписание. Опаздывали. Так что я отошел в сторону и стал репетировать сам. К тому времени у меня уже была шпионская шляпа. Братьям хотелось узнать, зачем она нужна, но я им посоветовал подождать до поры до времени. Но Нельсона Ханса я попросил об одолжении.

— Нельсон, после номера с братьями, когда погаснут огни, подбрось мне тихонько в темноте шляпу. Я буду в углу, рядом с кулисами, общаться с публикой, а ты просунь шляпу туда и вложи мне в руку.

И вот после нашего с братьями выступления я подошел к углу сцены и сказал:

— Вы прекрасны! Хотелось бы мне, чтобы прошлое вернулось. С моими братьями у нас были волшебные моменты, и с Джермейном тоже. Но что мне по-настоящему нравится (и тут Нельсон просовывает мне в руку шляпу) — так это новые песни.

Я резко повернулся, схватил шляпу и начал двигаться в жестком ритме «Билли Джин»; я видел, что зрителям очень нравится. Братья сказали, что они толпились в кулисах, наблюдая за мной с открытыми ртами, а родители и сестры сидели в зале. Но я только помню, как открыл глаза н конце и увидел поднимающееся, аплодирующее море народа. Меня переполняли противоречивые чувства. Я знал, что выложился целиком, и мне было хорошо, очень хорошо. Но в то же время я чувствовал внутреннее разочарование. Мне хотелось просто стоять, замереть там, но получилось не совсем так, как я задумывал. Когда я зашел за кулисы, меня бросились поздравлять. Я так старался, и мне всегда хочется все сделать лучше. В то же время я ЗНАЮ, ЧТО ЭТО было одно из самых счастливых мгновении в моей жизни. Я знал, что впервые братья смогли увидеть меня и посмотреть, чем я занимаюсь, чего я достиг. После выступления каждый из них обнял и расцеловал меня за кулисами. Они никогда этого не делали, и я был счастлив за всех нас. Было так замечательно, когда они меня вот так расцеловали. Мне очень понравилось! Ну, я имею в виду, мы постоянно обнимаемся, Все мы в семье часто целуем друг друга, за исключением отца. Он единственный не целуется. Когда бы мы ни встречались, мы целуемся, но когда они меня целовали в тот вечер, у меня было такое чувство, будто меня благословляли.

Выступление все еще угнетало меня, и я не чувствовал себя удовлетворенным до тех пор, пока один малыш не подошел ко мне за кулисами. Ему было около десяти лет, и он был одет во фрак. Когда он смотрел на меня, его глаза блестели. Застыв на Месте, он произнес:

— Ну и ну, кто же тебя так научил танцевать?

Я рассмеялся и сказал:

— Наверное, тренировка.

Этот парнишка смотрел на меня заворожено. Я ушел и впервые за вечер почувствовал настоящее удовлетворение. Я сказал себе, должно быть, я в самом деле неплохо выступил, потому что дети не врут. Когда мальчик это сказал, я реально ощутил, что хорошо поработал. Меня все так поразило, что я отправился сразу домой и записал происшедшее той ночью.

На следующий день после двадцатипятилетия «Мотаун» мне позвонил Фред Астер, Он сказал — это его точные слова: «Ну, эта твоя походка — вчера ты всю публику с ног свалил». Вот что мне сказал Фред Астер. Я поблагодарил его. Тогда он произнес:

— Ты злой танцовщик, И я такой же. В свое время я проделывал то же самое со своей тросточкой.

Я встречал его пару раз до этого, но в этот раз он впервые позвонил мне. Он продолжал:

— Я смотрел вчера передачу; я записал ее на кассету и просмотрел снова сегодня утром. О, эта твоя походка!

Это самый замечательный комплимент, который мне когда-либо делали. Такие слова Фреда Астера, обращенные ко мне, значили для меня больше, чем что-либо другое. Позже мое выступление выдвинули к награде «Эмми» в категории музыки, но я проиграл Леонти ну Прайсу. Фред Астер сказал мне то, чего Я никогда не забуду — это было моей высшей наградой. Позже он пригласил меня к себе домой и продолжал награждать меня комплиментами, пока не смутил меня окончательно. Он разобрал мое выступление «Билли Джин» шаг за шагом. Великий хореограф Гермес Пен, ставивший танцы Фреда в фильмах. Присоединился к нам, и я им показал, как танцевать мунуок.

Вскоре после этого ко мне домой пришел Джин Келли и также сказал, что ему нравится, как я танцую, Удивительное событие это шоу, так как я почувствовал, что принят в неофициальное братство танцовщиков, это было для меня тем более высокой честью, что этими людьми я восхищался больше всего на свете.

Сразу после двадцатипятилетия «Мотаун» моя семья прочла к газетах о там, что я «второй Синатра» и «могу трогать сердца, как Элвис», — ну и так далее. Это было приятно слышать, но я знал, что пресса переменчива. Сегодня они тебя любят, а завтра не будут замечать тебя.
Позже я подарил блестящий черный пиджак, в котором выступал па двадцатипятилетии «Мотаун», Сэмми Дэвису. Он сказал, что собирается сфотографировать меня на сцене, а я ответил:

— Вот, накинь, пока будешь снимать.

Он был так счастлив. Я люблю Сэмми. Он хороший человек и настоящий эстрадник. Один из лучших.

Я носил одну перчатку уже несколько лет до появлении «Триллера». Носить две перчатки казалось заурядным, а одна перчатка — это были необычно и, безусловно, создавало образ. Я был долго убежден, что слишком много думать о собственной внешности — одна из самых больших ошибок, поскольку стиль артиста должен разнизаться естественно, спонтанно. Нельзя думать об этом; нужно почувствовать свое направление в моде.

На самом деле я носил перчатку довольно давно, но она не привлекала особого внимания до ее внезапного появления к «Триллере» в 1983 году. Я надевал ее во время нескольких ранних турне еще в 70-е годы и был в одной перчатке во время турне «Слезай со стены» и на обложке вышедшего потом концертного альбома.

Одна перчатка очень типична для шоу-бизнеса. Мне очень нравится носить се. Однажды, но совпадению, я надел черную перчатку на церемонию вручения награды «Америкэн Мьюзик», случайно наложившуюся на годовщину со дня рождения Мартина Лютера Кинга. Забавно как иногда случается.

Должен заметить, что мне нравится быть родоначальником новых направлении, но я не мог представить, что приживутся мои белые носки. Не так давно носить белые носки считалось крайне неприличным. Они были к моде в пятидесятые годы, но в шестидесятых и семидесятых в белых носках даже в гроб не клали. Даже думать об этом считалось слишком примитивным — для большинства людей.

Но я так и не перестал их носить. Мне было все равно. Мой брат Джермейн расстраивался и звонил маме:

— Мама, Майкл опять в своих белых носках. Ты можешь что-нибудь сделать? Поговори с ним.
Он горько сожалел.

Все они говорили, что и болван. Но я продолжал носить белые носки, и теперь они снова в моде, Эти белые носки ужасно злили Джермейна. Я очень веселюсь, вспоминая об этом. После выхода «Триллера» в порядке вещей стало даже закатывать штанины.

Я преисполнен решимости носить то, что запрещено модой.

Дома я не люблю наряжаться. Я ношу все удобное. Раньше я целыми днями ходил в пижаме. Мне нравятся фланелевые рубашки, старые свитера и слаксы, простая одежда.

Когда я выхожу в свет, я одеваюсь модно, ярко, в более фасонную одежду, но дома и но студии все сойдет. Я не ношу много драгоценностей — как правило, никаких, — поскольку они мне мешают. Зачастую люди дарят мне драгоценности, и я храню их как знак внимании, но обычно просто куда-нибудь убираю. Что-то уже пропало. Джеки ГлизПи подарил мне прекрасное кольцо. Он снял его с пальца и отдал мне. Его украли, и мне его не хватает, но я особенно не волнуюсь, поскольку сам жест значил больше, чем что-либо другое, а этого у меня не отнимут. Кольцо ведь только вещь.

Подлинную радость доставляет мне работа на сцене и творчество. И меня вовсе не волнуют материальные вещи. Мне нравится вкладывать душу во что-то, что люди воспринимают и любят. Это замечательное чувство.

За это я люблю искусство, Я великий почитатель Микеланджело и того, как он вкладывал душу в свою работу. Он знал, что смертей, но что его работа будет жить вечно. Сразу видно, что своды Сикстинской капеллы он расписывал своим сердцем. Однажды он все уничтожил, чтобы начать заново, потому что стремился к совершенству. Он сказал:

— Если вино прокисло, вылейте вино.

Я могу смотреть на картину и забываться. Пафос и драма затягивают тебя внутрь. Она общается с тобой. Тоже я чувствую в отношении фотографии. Проницательный и талантливый фотограф может многое выразить.

Как я уже говорил, в моей жизни после «Мотаун-25» произошло много перемен. Нам сказали, что сорок пять миллионов человек видели это шоу, и, наверное, многие купили после этого «Триллер». С осени 1983 года было продано восемь миллионов экземпляров этого альбома, что значительно превысило ожидания Си-Би-Эс, рассчитывавшей на определенный успех после выхода «Слезай со стены». Вот тогда Фрэнк Дилео сказал, что хотел бы сделать вместе еще одно видео или короткометражку. Нам было ясно, что следующей пластинкой должен быть «Триллер», который дает достаточно материала талантливому режиссеру для постановки. Как только решение было принято, я уже знал, с кем из режиссеров мне хотелось бы работать. За год до того я видел фильм ужасов под названием «Американский оборотень и Лондоне», и я понимал, что Джон Лендис, поставивший его, отлично подойдет для «Триллера»: мы считали, что такого же рода трансформации, какие претерпевает его герой, должны происходить и в нашем фильме.
Итак, мы связались с Джоном Лендисом и попросили его быть режиссером. Он согласился, и мы приступили к работе. Однако техническая сторона съемок потребовала таких затрат, что мне вскоре позвонил Джон Бранка, мой поверенный и один из самых близких и наиболее ценимых мною советчиков. Джон работал со мной со времен сьемок «Слезай со стены» — собственно, он выручал меня и когда вышел «Триллер», выступая во многих ипостасях. Он из тех способных, даже талантливых людей, мастер на все руки. Словом, Джон был в панике, так как ему стало ясно, что первоначальный бюджет для «Триллера» придется удвоить. Я оплачивал эту антрепризу сам, так что удваивать бюджет мне надо было из своего кармана.

Но тут у Джона возникла замечательная идея. Он предложил сделать видеофильм о съемках «Триллера», который финансировал бы кто-то другой. Это звучало странно: до сих пор такого никто не делал. Мы уже решили, что это будет интересный документальный фильм, который в то же время поможет нам покрыть затраты на съемки основного фильма. Джону не потребовалось много времени, чтобы нес утрясти. Он договорился с Эм-Ти-Ви и с кабельным телевидением «Шоутайм» о финансировании, и видео было выпушено Вестерном вслед за «Триллером».
Успех «Снимаем «Триллер» был для нас полной неожиданностью. Видео разошлось в количестве около миллиона экземпляров. И по сей день «Снимаем «Триллер» бьет все рекорды по спросу.
Фильм «Триллер» был готов в конце 1983 года. Мы выпустили его в феврале, премьера состоялась на телестанции Эм-Ти-Ви. «Эпик» выпустила отдельные пластинки «Триллер», а также альбом, который шел буквально «с колес». Судя по статистике, фильм «Триллер» и пластинки были распроданы на полгода в количестве четырнадцати миллионов экземпляров. Был такой период в 1984 году, когда наши пластинки расходились по миллиону н неделю.

Я до сих пор не могу опомниться от такого успеха. К тому времени, когда мы годом позже свернули кампанию по продаже '«Триллера», альбом разошелся в количестве тридцати двух миллионов экземпляров. Сейчас распродано уже сорок миллионов. Мечта сбылась.

В ту пору я сменил и своего импресарио. Мой контракт с Уайзнером и Деманном истек в начале 1983 года. Отец больше не представлял моих интересов, и я стал искать подходящего человека. Однажды я был у Фрэнка Дилео в отеле «Беверли-Хиллз» и спросил его, не хотел бы он расстаться с «Эпиком» и стать моим импресарио.

Фрэнк попросил меня подумать и, если я не передумаю, позвонить ему в пятницу.

Само собой, я ему позвонил. Успех «Триллера» пришелся на 1984 год, когда альбом был выдвинут на несколько премий «Американской музыки» и премию «Грэмми». Помню, меня захлестнула волна счастья. Я вопил от радости и кружился в пляске по всему дому. Когда подтвердилось, что такой широкой продажи не знал еще ни один альбом, я просто не мог этому поверить. Куинси Джонс воскликнул: «Откройте шампанское!» Мы все точно рехнулись. Ух ты! До чего же здорово! Хорошенько над чем-то поработать, выложиться и — преуспеть! Все, кто имел хоть какое-то отношение к «Триллеру», буквально ходили по воздуху. Это было чудесно. Я не думал, что так, видимо, чувствует себя марафонец, когда разрывает ленточку финиша. Я представлял себя атлетом, бегущим изо всех сил -— так быстро, как только можно. Наконец ты у финишной ленточки, грудь твоя касается этой ленточки, и толпа ревет, приветствуя тебя. А ведь я даже не спортсмен! Но я сравниваю себя с бегуном, потому что знаю, как упорно он тренировался, и знаю, что значит для него это мгновение. Возможно, он всю жизнь принес в жертву этому мигу, этому движению. И выиграл. Это значит — сбылась мечта. Это очень сильное чувство, И я могу разделить его, потому что знаю, что это такое.

Одним из последствий успеха «Триллера» было то, что я устал от постоянного внимания публики. Это привело к тому, что и решил вести более спокойную, уединенную жизнь. Я все еще стеснялся своей внешности. Нельзя забывать, я ведь был «ребенком-звездой», а когда ты растешь на глазах у публики, люди не хотят, чтобы ты менялся, становился старше и выглядел иначе. Когда я только стал известен, я был еще по-детски пухлым, и у меня было очень круглое толстощекое лицо. Я оставался таким, пока несколько лет тому назад не изменил диету и не перестал есть говядину, курятину, свинину и рыбу, а также пищу, способствующую ожирению. Мне просто захотелось лучше выглядеть, лучше жить и чувствовать себя здоровее. Постепенно я начал терять к весе, мое лицо приняло нынешние очертания, и пресса стала нападать на меня за то, что я-де сделал себе косметическую операцию, хотя я изменил только нос, что делают многие актеры и кинозвезды. Журналисты же брали какую-нибудь мою старую фотографию юношеских лет или школьного возраста и сравнивали с сегодняшней. На старой фотографии у меня круглое пухлое лицо, Причесан я в африканском стиле, и снята фотография, как правило, при плохом освещении. А на новой фотографии лицо у меня гораздо старше, более зрелое. Я ношу другую прическу, и у меня другой нос. Да и освещение на последних фотографиях — идеальное. Так что не очень честно делать подобные сравнения. Журналисты утверждают, что я переделал всю костную структуру лица. Странно, как это люди могут прийти к такому заключению, да и потом — очень это несправедливо.

Операцию на носу делали себе и Джуди Гарланд, и Джим Харлоу, и многие другие. Моя беда в том, что люди привыкли видеть меня другим — таким, каким я был «ребенком-звездой». Мне хотелось бы раз и навсегда покончить с этими разговорами, Я никогда ничего не делал ни со своими щеками, ни со своими глазами. Я не утончал губы и не сводил кожу. Утверждения об обратном просто нелепы. Если бы это было правдой, я бы так и сказал, но это неправда. Я дважды менял форму носа и недавно добавил ямочку па подбородке, но это все, точка. И мне наплевать, что говорят, — это мое лицо, и я сам знаю, какое оно.

Я стал вегетарианцем и значительно похудел. Уже многие годы я придерживаюсь строжайшей диеты. И чувствую себя как никогда хорошо, гораздо более здоровым и полным сил. Я просто не понимаю, почему прессе так нравится судачить о моей внешности, Ну какое отношение имеет мое лицо к моей музыке и танцам?

На днях кто-то спросил меня, счастлив ли я. И я ответил: «По-моему, я никогда не бываю вполне счастлив». Я принадлежу к людям, которых трудно удовлетворить, но в то же время я понимаю, за сколь многое я должен быть благодарен судьбе, и я действительно ценю то, что я здоров, что меня любят мои родные и друзья.

Меня легко смутить. В тот вечер, когда я получал восемь премий «Американской музыки», я принимал их в темных очках, и церемония передавалась по телевидению. Кэтрин Хепберн позвонила мне и поздравила, но отругала за очки. «Ваши поклонники хотят видеть ваши глаза, — выговаривала она мне. — Вы обманываете их ожидания». В следующем месяце — феврале 1984 года — «Триллер» получил семь премий «Грэмми», и похоже, что должен был получить и восьмую. Весь вечер я выходил на сцену за премиями в темных очках, А под конец, когда «Триллер» получил премию «За лучший альбом», я поднялся на сцену, снял очки и посмотрел прямо в камеру.

— Катрин Хепберн, — сказал я, — это — для вас.

Я знал, что она смотрит меня по телевизору, и она действительно смотрела. Надо же иногда и развлечься.

Глава 3. Танцующая машина.


В средствах массовой информации обо мне постоянно печатают странные вещи. Искажение правды задевает меня. Как правило, я не читаю то, что пишут, но частенько слышу об этом.
Не понимаю, почему считают нужным выдумывать обо мне всякую ерунду, Наверное, если нет ничего скандального, нужно создать что-то интересненькое. Я даже немного горжусь тем, что, учитывая все обстоятельства, неплохо сумел справиться со всеми проблемами. Много детей, занятых в зрелищном бизнесе, пристрастились к наркотикам, губя себя: Фрэнки Лимон, Бобби Дри-сколл, почти все дети-»звезды». Я могу понять их пристрастие к наркотикам — ведь им с малых лет приходилось выдерживать огромное нервное напряжение. Это тяжелая жизнь, Немногим удается сохранять видимость нормального детства.

читать дальше Я лично никогда не пробовал наркотиков — ни марихуаны, ни кокаина, ничего. Даже и не нюхал. Забудем об этом. Я вовсе не хочу сказать, что мы не подвергались соблазну. Мы ведь играли в такое время, когда употребление наркотиков было обычным делом. Я не хочу выступать судьей — для меня это даже не моральная проблема, — но я видел столько судеб, разрушенных наркотиками, что не мог воспринимать их как игрушку. Я, конечно, не ангел, и у меня, видимо, есть свои плохие привычки, но наркотики не в их числе. Когда вышел «Бен», мы уже понимали, что нам предстоит кругосветное путешествие. Американская «соул мыозик» приобрела такую же популярность во всех странах, как джинсы и гамбургеры. Нам предложили стать частью большого мира, и в 1972 году мы начали наше первое заокеанское турне с поездки в Англию. И хотя раньше мы там не бывали и не появлялись на британском телевидении, люди знали слова всех наших песен. У них даже были широкие шарфы с нашими фотографиями и надписью большими буквами «Пятерка Джексонов». Площадки там были меньше, чем в Соединенных Штатах, но благодарность публики после каждой песни обнадеживала. Они не орали во время исполнения, как публика у нас дома, поэтому можно было оценить, как хорошо Тито владел гитарой — они ее слышали.
Мы взяли с собой Рэнди, чтобы он поднабрался опыта и собственными глазами увидел, что происходит. Официально он не входил в нашу группу, но стоял за нами с бонгами. У него был собственный костюм участника «Пятерки Джексонов», поэтому ему хлопали, когда мы представляли его. В наш следующий приезд Рэнди уже станет членом нашей группы. До появления Рэнди на бонгах играл я, а до меня — Марлон, так что у нас стало чуть ли не традицией ставить новичка на эти дурацкие маленькие барабанчики.

Когда мы впервые приехали с концертами в Европу, у нас был трехлетний опыт записи хитов, так что было чем доставить удовольствие и ребятам, следившим за нашей музыкой, и королеве Англии, пришедшей на наше представление. Мы были очень взволнованы. Я видел фотографии других групп, например, «Битлз», встречавшихся с королевой после представлений в ее честь, но даже и не мечтал, что мы сами сможем выступить перед ней.

Англия стала нашей стартовой площадкой, и она была не похожа ни на что, виденное нами прежде, но чем больше мы ездили, тем удивительнее выглядел мир. Мы увидели великие музеи Парижа и замечательные горы Швейцарии. Европа была для нас книгой, приобщившей к корням западной культуры, и в известном смысле подготовкой к посещению более духовных восточных стран. Там меня поразило, что люди ценят животных и природу выше материальных благ. К примеру, Китай и Япония немало способствовали моему развитию — там я понял, что в жизни существует нечто поважнее того, что можно осязать и увидеть. И во всех этих странах люди слышали о нас, и им нравилась наша музыка.

Нашими следующими остановками были Австралия и Новая Зеландия, англоговорящие страны, но мы встречали там людей, которые сохраняют примитивный образ жизни в глубинке. Они принимали нас, как братьев, хотя и не знают нашего языка. Во время этого турне я убедился: все люди братья.

Потом была Африка. Мы знали кое-что об Африке: наша наставница мисс Файн прочитала нам специальные лекции по истории и обычаям стран, где нам предстояло побывать. Нам не удалось увидеть наиболее красивую часть Африки, но океан, побережье и люди в тех краях на берегу, где мы жили, были прекрасны. Ездили мы в заповедник и наблюдали там свободно бродивших вокруг животных. Это было для нас откровением, как и музыка. Феноменальные ритмы. Сойдя в первый раз на землю этого континента с самолета, мы увидели на рассвете длинную шеренгу африканцев, танцевавших в своих национальных костюмах под звуки барабанов и маракас. Они встречали нас танцами. И вкладывали в движения душу. Да, это было здорово. Какой прекрасный обычай. Это незабываемо.

А торговцы на рынках — это что-то невероятное. Они мастерили у нас на глазах свои поделки, продавали. Помню, один мужчина вырезывал прекрасные фигурки — по заказу. Я попросил вырезать человеческое лицо.

Он брал кусок дерева, обтачивал его и создавал прекрасную маску. И все это происходило прямо на глазах. Я сидел и наблюдал, как люди подходили к нему и просили что-то для них сделать, и он не отказывал.

Но именно посещение Сенегала помогло нам понять, как нам повезло и в какой мере наше африканское наследие помогло нам стать теми, кем мы стали. Мы побывали в бывшем заброшенном лагере рабов на острове Гор, и увиденное потрясло нас. Своим дерзанием и терпением мы обязаны Африке, за это нам никогда не расплатиться.

Мне кажется, если бы в «Мотауне» могли выбирать нам возраст, они, наверное, предпочли бы, чтобы Джеки остался в том возрасте, когда мы стали венцом программ, а мы догнали бы его — хотя, я думаю, меня они предпочли бы видеть на год младше, чтобы я все еще мог выступать в роли ребенка-звезды. Все это, возможно, звучит полным бредом, но на деле не так уж и абсурдно, если учесть, как они продолжали верховодить нами, не давая нам стать настоящей группой со своим направлением и собственными творческими идеями. Мы росли и творчески зрели. Нам многое хотелось попробовать, но в «Мотауне» были убеждены, что не стоит рисковать удачно найденной формулой. По крайней мере, они не бросили нас, когда начал ломаться мой голос, хотя кое-кто считал это возможным.

В конце концов, дело дошло до того, что в режиссерской стало больше народу, чем на сцене в студии. Все они толкались, давая советы и микшируя нашу музыку. Наши преданные фанаты принимали и такие пластинки, как «Я — любовь» и «Небесный писатель». Это были песни в стиле претенциозной поп-музыки, со сложными струнными аранжировками, но нам они не подходили. Само собой, мы не могли петь «Эй-Би-Си» всю жизнь — нам этого вовсе не хотелось, — но даже фанатам постарше «Эй-Би-Си» нравилась, нам же трудно было с этим мириться. В середине семидесятых над нами нависла угроза перехода в разряд устаревших, а мне ведь еще не было и восемнадцати.

После того как Джермейн женился на Хейзел Горди, дочери нашего босса, нам стали подмигивать, приговаривая, что теперь нам можно ни о чем не беспокоиться. И в самом деле, когда в 1973 году вышла песня «Соберись с духом», Берри уделил ей не меньше внимания, чем в свое время «Я хочу, чтоб ты вернулась». Это был наш лучший хит за два года, хотя он больше смахивал на протез, чем на резвого ребеночка, каким был наш первый хит. Но все же «Соберись с духом» исполнялся в хорошей басовой тональности, с резким звучанием гитары «вау-вау», и струны жужжали, как мухи. Радиостанциям она понравилась, но не так, как новым танцевальным клубам — дискотекам. В «Мотауне» за это ухватились и вызвали Хэла Дэвиса, имевшего опыт работы в «Корпорации», чтобы впрыснуть жизнь в «Танцующую машину». «Пятерка Джексонов» уже не была заштатной группой для программы «101 струна» или ей подобных.

Фирма «Мотаун» проделала большой путь с тех пор, когда можно было застать хороших студийных музыкантов, подрабатывавших в кегельбанах, играя джиги. Музыка для «Танцующей машины» стала усложненной. В этой песне была лучшая партия для духовых из всех, встречавшихся нам, вперемежку с «потоком пузырьков», создававшимся при помощи синтезатора, что позволяло удержать песню в рамках стиля. Музыка для дискотек была отчасти дешевкой, но это представлялось нам своеобразным переходом во взрослый мир.

Мне нравилась «Танцующая машина», нравилось петь и чувствовать эту песню. После ее выхода в 1974 году я решил найти движения, которые дополнили бы ее и сделали более привлекательной для исполнения — и, как я надеялся, более интересной зрительно.

И вот когда мы пели «Танцующую машину» в «Поезде души», я двигался по сцене, как идя по улице, — такой стиль называется «Робот». Это выступление продемонстрировало силу телевидения. За один вечер «Танцующая машина» вышла на самый верх в списке хитов, а через несколько дней, казалось, каждый малыш в Соединенных Штатах ходил, как робот. Бесподобно.

«Мотаун» и «Пятерка Джексонов» договорились, что по мере увеличения состава наших участников должна расти и наша аудитория. На подходе были два новобранца: Рэнди уже был в поездках с нами, а Дженет на уроках пения и танца уже показала, что у нее есть талант. Мы не могли втиснуть Рэнди и Дженет в наш старый состав, как нельзя воткнуть квадратную пробку в круглое отверстие. Я ничуть не принижу их немалые способности, сказав, что шоу-бизнес был у них в крови и они просто автоматически заняли свои места, как будто мы держали эти места специально для них. Они вкалывали вовсю и заслужили свои позиции в группе. Они вошли в наш состав не потому, что делили с нами пищу и играли в наши старые игрушки.

Если исходить только из наследственности, то во мне генов крановщика столько же, сколько и певца. Это невозможно измерить.

Папа заставлял нас работать изо всех сил, не забывая при этом о целях, которые виделись ему во сне.

Подобно тому как дискотека едва ли самое подходящее место для превращения детской группы во взрослых музыкантов, так и Лас-Вегас с его эстрадными театрами едва ли можно считать средоточием семейной атмосферы, к которой мы привыкли в «Мотауне», но мы все равно решили там играть. В Лас-Вегасе особенно нечего делать, если не ходить в игорные заведения, но мы рассматривали городские театры как большие клубы, открытые в определенные часы и для определенной клиентуры, похожей на публику в нашем родном Гэри или на Южной стороне Чикаго — ну за исключением туристов. Толпы туристов были нам на руку, потому что они помнили наши старые хиты и были готовы без устали смотреть наши новые пародии и слушать наши новые песни. Приятно было видеть, каким удовольствием загорались их лица при появлении маленькой Дженет в костюме Мей Вест для исполнения одной-двух песенок.

Мы уже исполняли пародии в 1971 году в специальной телепрограмме под названием «Возвращаясь в Индиану», отмечавшей наше возвращение домой в Гэри всем составом. Наши пластинки стали хитами во всем мире с тех пор, как мы в последний раз видели родной город.
Исполнять пародии вдевятером было даже веселее, чем впятером, да мы еще приглашали гастролеров для выступления. Наша разросшаяся группа была воплощением папиной мечты.

Оглядываясь назад, я понимаю, что мне никогда уже не испытать такого удовольствия от выступлений, как в Лас-Вегасе. Перед нами не было возбужденной концертной толпы, требовавшей всех наших хитов и ничего больше. На время мы были избавлены от необходимости делать то же, что делали остальные. В каждое представление мы включали одну-две баллады, чтобы опробовать мой «новый голос». В пятнадцать лет мне следовало об этом думать.

На наших представлениях в Лас-Вегасе были люди с телевидения Си-Би-Эс, и они предложили нам подготовить эстрадную программу к лету. Нас заинтересовало это предложение и порадовало то, что нас признают как нечто большее, чем просто «группа Мотауна». И такое мнение о нас сохранится. Поскольку в Лас-Вегасе мы в творческом плане были сами себе хозяева, нам трудно было вернуться в неволю в Лос-Анджелесе. Мы всегда стремились расти и развиваться в музыкальном отношении, Это же был наш хлеб с маслом, а мы чувствовали, что нас сдерживают. Иногда мне казалось, что к нам относятся, как будто мы по-прежнему живем у Берри Горди — разве что Джермейн теперь стал зятем, но это лишь усиливало наше чувство беспомощности.

К тому времени, когда мы начали делать собственную программу, появились первые признаки того, что и в «Мотауне» дела стали меняться. Марвин Гэй создал собственную группу и выпустил блестящий альбом «Что происходит». Стиви Уандер стал понимать в электронных синтезаторах больше, чем опытные парни, работавшие в студии, — они приходили к нему за советом. Одно из наших последних приятных воспоминаний о «Мотауне» связано с тем, что Стиви предложил нам подпевать в его жесткой, вызывавшей противоречивые чувства песне «Ты не сделала ничего». И хотя Стиви и Марвин все еще были на приколе в «Мотауне», они боролись и — добились права записывать собственные пластинки и даже издавать свои песни. А для нас в «Мотауне» даже пальцем не пошевелили. Мы для них были все еще детьми, хотя они больше нас не одевали и не «опекали».

Наши проблемы с «Мотауном» начались приблизительно в 1974 году, когда мы заявили без обиняков, что сами хотим писать и выпускать свои песни. Нам в общем не нравилось, как тогда звучали наши песни. Мы хотели принять участие в состязании с другими группами и чувствовали, что группы с более современным звучанием могут оттеснить нас.

В «Мотауне» нам сказали: «Нет, сами вы песен писать не можете; вам нужны текстовики и продюсеры». Нам не только отказали в нашей просьбе, — нам заявили, что мы не должны даже упоминать о желании творить собственную музыку. Я был попросту обескуражен, и мне вообще перестало нравиться все, что готовили для нас в «Мотауне». В конце концов я так разочаровался и расстроился, что мне захотелось расстаться с «Мотауном».

А когда я чувствую, что что-то не так, мне надо выговориться. Я знаю, многие не считают меня человеком волевым и напористым, но лишь потому, что меня не знают. В конце концов, наши отношения с «Мотауном» дошли до того, что мы с братьями стали чувствовать себя глубоко несчастными, но молчали. Братья ничего не говорили. И отец ничего не говорил. Так что устроить встречу с Берри Горди и поговорить с ним пришлось мне. Именно я вынужден был сказать, что мы — «Пятерка Джексонов» — уходим из «Мотауна». Я отправился на встречу с ним с глазу на глаз, и это была одна из самых сложных встреч в моей жизни. Если бы только я был недоволен, я бы смолчал, но дома только и разговору было, как мы все несчастны, поэтому я встретился с Горди и рассказал ему, как мы переживаем наше положение. Сказал, что я глубоко несчастен.

Не забывайте, я люблю Берри Горди. Я считаю его гением, блестящим человеком, одним из столпов музыкального бизнеса. Я чувствую к нему лишь уважение, но в тот день во мне проснулся лев. Я пожаловался, что нам не дают возможности самим писать и выпускать свои песни, Он ответил, что, по его мнению, мы по-прежнему нуждаемся в продюсерах для хитовых пластинок.
Но мне-то лучше знать. В Берри говорил гнев. Встреча была трудной, но теперь мы снова друзья, и он по-прежнему мне как отец — гордится мной и счастлив моими успехами. Несмотря ни на что, я всегда буду любить Берри — ведь он научил меня многим ценным вещам в жизни. Именно он предрек, что «Пятерка Джексонов» войдет в историю, — так и случилось, «Мотаун» для многих очень многое сделал. Я считаю, нам повезло, что мы были в числе тех групп, которых Берри лично представил своей публике, и я бесконечно благодарен ему за это. Если бы не он, моя жизнь была бы совсем иной. Все мы чувствовали, что «Мотаун» дал нам толчок, поддержал в нужный момент.
Но мы оставались верными выбранной профессии. Там наши корни, и все хотели там остаться.

Мы благодарны за все, что для нас было сделано, но перемены неизбежны. Я человек сегодняшнего дня и не могу не спрашивать себя: «Как идут дела? Что нового? Что происходит сегодня? Как на будущем может отразиться то, что произошло?» Для артистов очень важно уметь управлять своей жизнью и работой. В прошлом серьезные проблемы возникали в связи с тем, что артистов нещадно эксплуатировали. Я понял, что этого можно избежать, отстаивая свою точку зрения и позицию и не заботясь о последствиях. Мы могли бы остаться в «Мотауне», но поступи мы так, скорее всего мы были бы обречены на застой. Я понимал, что настало время перемен; мы последовали интуиции и выиграли, решив все начать с начала под другим фирменным знаком — «Эпик». Нам стало легче от того, что мы, наконец, разобрались с собственными переживаниями и разорвали путы, связывавшие нас, но были совершенно обескуражены решением Джермейна остаться в «Мотауне». Он был зятем Берри, и его положение было сложнее нашего. Ему казалось, что надо остаться, а не уходить. Джермейн всегда поступал по совести, поэтому он покинул нас.

Прекрасно помню первое выступление без него, уж очень сильно я тогда переживал. С самых первых дней на сцене — и даже во время репетиций в гостиной в Гэри — Джермейн всегда стоял слева от меня со своей бас-гитарой, Мне было необходимо чувствовать рядом Джермейна. Поэтому во время того первого представления без него, когда рядом никого не было, я впервые в жизни почувствовал себя на сцене голым, Да и работать нам пришлось с удвоенной силой, чтобы возместить потерю одной из наших звезд — Джермейна. Мне хорошо запомнилось то представление, потому что зал трижды, стоя, вызывал нас аплодисментами. Мы поработали действительно здорово. После ухода Джермейна у Марлона появилась возможность занять его место, и он поистине блистал. А мой брат Рэнди занял мое место на бонгах и стал «крошкой» в нашей группе. Примерно в то время, когда от нас ушел Джермейн, дело осложнилось еще и тем, что мы подрядились участвовать в низкопробном летнем телесериале. Глупо было соглашаться на это, и я ненавидел каждую проведенную там минуту. А вот старая мультяшка «Пятерка Джексонов» мне очень нравилась. Помню, я просыпался утром в субботу и восклицал:

— Я мультяшка!

Работу же в сериале я терпеть не мог: я считал, что она не только не принесет пользы, но и навредит при записи пластинок. Мне кажется, для артиста, выпускающего пластинки, ничего не может быть хуже участия в сериале. Я не уставал повторять:

— Но ведь это плохо отразится на продаже наших пластинок.
— Нет, наоборот, поможет, — отвечали мне.

Они оказались совершенно неправы. Нам приходилось надевать несуразные костюмы и ломать глупую комедию под механический смех. Все было насквозь фальшиво. У нас не было времени, чтобы подучиться и овладеть приемами, нужными для телевидения. Нам приходилось изобретать по три танцевальных номера в день, чтобы уложиться в график. Компания ТВ-рейтингов «Нилсен» следила за нашими успехами из недели в неделю. Никогда больше не буду этим заниматься. Это тупик. Происходит некоторый сдвиг в сознании людей. Каждую неделю вы входите в дом к зрителям, и у них появляется ощущение, что они вас прекрасно знают. Вы ломаете дурацкую комедию под механический смех, и ваша музыка отступает на задний план. А когда вы пытаетесь снова заняться серьезным делом и вернуться к своей карьере, получается уже не то, потому что вы примелькались. В глазах публики вы — ребята, валяющие дурака. Сегодня вы — Санта-Клаус, на следующей неделе — принц из «Золушки», еще через неделю — кролик. Это безумие, потому что вы теряете свое лицо; ваш образ рок-певца исчез. Я не комедиант. Я не ведущий программы. Я музыкант. Вот почему я отказался от предложения вести церемонию вручения наград «Грэмми» и «Америкен мьюзик». Неужели мне интересно выйти на сцену и отпустить пару плоских шуточек — вызвать у людей смех только потому, что я Майкл Джексон, хотя в душе я знаю, что не смешон?
После нашего выступления по телевидению мы, помнится, выступили в театральном обозрении, где сцена не вращалась, так как если ее повернуть, мы пели бы перед пустотой. Это меня кое-чему научило, и я отказался возобновить контракт с телевидением на следующий сезон. Я просто сказал отцу и братьям, что считаю это большой ошибкой, и они меня поняли. У меня действительно были дурные предчувствия по поводу этой программы еще до того, как мы начали ее записывать, но в конце концов я согласился попробовать, так как все полагали, что это будет интересно и пойдет нам на пользу.

Проблема с телевидением состоит в том, что все должно быть втиснуто в крохотные отрезки времени. Нет времени что-либо улучшить. График работы — строгий график — управляет твоей жизнью. Если ты чем-то недоволен, лучше просто все забыть и перейти к следующему номеру. А я стремлюсь к совершенству — так уж заложено во мне природой. Мне нравится, чтобы все было как можно лучше. Мне хочется, чтобы люди, слушая или глядя на меня, чувствовали, что я весь выложился. Мне кажется, это мой долг перед публикой. В нашей телевизионной программе декорации были неряшливо выполнены, свет зачастую был плохой, а хореография поставлена на скорую руку. Тем не менее представление стало большим хитом. Параллельно с нами показывали другое шоу, и по рейтингу «Нилсена» мы их обошли. Си-Би-Эс очень хотелось сохранить нас, но я понимал, что это шоу было нашей ошибкой. Как выяснилось, оно плохо сказалось на продаже наших пластинок, и потребовалось какое-то время, чтобы оправиться от нанесенного урона. Если чувствуешь, что тебе что-то не подходит, надо принимать трудное решение, полагаясь на инстинкт. После этого я редко участвовал в телепрограммах — на ум приходит только специальное шоу «Мотаун-25». Берри попросил меня участвовать в этой программе, я долго отказывался, но в конце концов он уговорил меня. Я сказал, что хочу исполнить «Билли Джин», хотя это будет единственная песня в программе, не имеющая отношения к «Мотауну», и он охотно согласился. В то время «Билли Джин» шла первым номером в списке хитов. Мы с братьями очень серьезно готовились к выступлению. Хореографию ставил я, поэтому мне пришлось попыхтеть, зато я хорошо представлял себе, что хочу сделать с «Билли Джин». У меня такое ощущение, что все уже сложилось в моем сознании, пока я занимался другими вещами. Я попросил одного человека одолжить для меня или купить черную мягкую шляпу — в каких ходят шпионы — и в день выступления начал собирать номер. Никогда мне не забыть того вечера, потому что, открыв в конце номера глаза, я увидел, что публика аплодирует стоя. Меня захлестнули чувства. Было так хорошо.

В процессе нашего перехода из «Мотауна» в «Эпик» мы сделали всего один «перерыв» — выступили по телевидению. Тем временем до нас дошли слухи, что в «Эпик» над нашими демонстрационными кассетами работают Кении Гэмбл и Леон Хафф. Нам сообщили, что, как только мы покончим с выступлениями, нас ждет запись в Филадельфии.

Если кто-то и выигрывал от смены этикеток, то это был Рэнди, ставший теперь одним из Пятерки. Но к моменту, когда он стал наконец одним из нас, мы уже не назывались «Пятеркой Джексонов». В «Мотауне» заявили, что название группы зарегистрировано и является собственностью компании и после ухода из нее мы не имеем права это название использовать. Это, конечно, было большой потерей, так что с этого момента мы стали называться «Джексоны».

Папа встречался с филадельфийскими ребятами во время переговоров с «Эпиком». Мы всегда с большим уважением относились к пластинкам, над которыми работали Гэмбл и Хафф, а именно: «Бэкстэбберс» в исполнении «О'Джейз», «Если ты до сих пор меня не знаешь» в исполнении группы «Хэролд Мелвин и Голубые ноты» (солист Тедди Пендерграсс) и «Когда я снова увижусь с тобой» в исполнении «Трех градусов», а также ко многим другим хитам. Ребята сказали папе, что не будут вмешиваться в наше исполнение. Папа упомянул о нашем пожелании включить парочку собственных песен в новый альбом, и они пообещали по справедливости решить этот вопрос, послушав нас.

Мы встретились для разговора с Кении, Леоном и их командой, включавшей Леона Макфаддена и Джона Уайтледа. Они показали свои возможности, выпустив в 1979 году «Сейчас нас не остановишь». В эту команду входили также Декстер Уонзел, Кении Гэмбл и Леон Хафф — все классные профессионалы. Я наблюдал за ними в процессе творчества, когда они проигрывали песни для нас, и это во многом помогло мне, когда я сам стал писать песни. Одно наблюдение за Хаффом, когда он играл на рояле, а Гэмбл пел, дало мне представление об анатомии песни больше, чем что-либо другое. Кении Гэмбл — мастер по части создания мелодии. Он побудил меня обращать больше внимания на мелодию. И я наблюдал за тем, как он творит. Я сидел словно ястреб, следя за каждым его решением, прислушиваясь к каждой ноте. Они приходили к нам в отель и проигрывали для нас целый альбом. Так они знакомили нас с песнями, выбранными для нашего альбома, помимо двух песен, написанных нами самими. Присутствовать при этом было чудом.

Мы записали несколько демонстрационных кассет с нашими песнями дома, в перерывах между съемками, но решили с ними повременить — не было нужды кого-то хватать за горло. Мы знали, что выступления в Филадельфии могут много нам дать, а потому оставили наш сюрприз на потом.
Две наши песни «Прочь тоска» и «Стиль жизни» было трудно держать в секрете, поскольку мы очень ими гордились. «Стиль жизни» был джэм, отрежиссированный Тито и сочетавшийся с настроениями ночных клубов, куда мы вошли благодаря «Танцующей машине», но мы записали его немного жестче и проще, чем это сделали бы в «Мотауне».

«Прочь тоска» была одной из моих первых песен, и хотя я больше ее не пою, мне не стыдно ее слушать. Я не мог бы заниматься своим делом, если бы после

«Прочь тоска» была одной из моих первых песен, и хотя я больше ее не пою, мне не стыдно ее слушать. Я не мог бы заниматься своим делом, если бы после всей проделанной работы ненавидел собственные пластинки. Это светлая песня о преодолении глубокой депрессии, я прибегнул в ней к приему Джеки Уилсона в «Одиноких слезах» — смеху сквозь слезы.
Увидев рисованную обложку к альбому «Джексоны», первому, записанному на «Эпик», мы были поражены нашей схожестью. Даже Тито выглядел тощим! Я носил тогда африканскую прическу, поэтому, очевидно, не так выделялся. Тем не менее после исполнения наших новых песен «Наслаждайся жизнью» и «Я покажу тебе твой путь», люди уже знали, что я по-прежнему второй слева, на переднем плане, Рэнди занял место Тито справа от меня, а Тито перешел на место Джермейна. Я не скоро освоился, как я уже говорил, хотя Тито здесь был ни при чем.

Эти два сингла были развлекательными пластинками — под «Наслаждайся жизнью» было здорово танцевать. Мне там очень нравился ритм гитары и духовые. Вдобавок пластинка заняла первое место. Тем не менее мои симпатии больше склонялись к «Я покажу тебе твой путь» — эта песня показывала, что сотрудники «Эпика» с уважением относятся к нашему пению. Мы полностью выложились на этой пластинке, и она была лучшей из всех, что мы записали. Мне нравилось выступать в шляпе, когда звуки струн трепещут, как крылья птиц. Могу лишь удивляться, что эта песня не стала самым большим хитом, хотя мы и не говорили об этом, но в песне под названием «Живя вместе», выбранной для нас Кении и Леоном, угадывался намек на нас.

«Если мы будем вместе жить, Надо жить семьей. Веселись, сколько угодно, Только время уходит, не забудь».

Струнные звучали остро и резко, как в «Бэкстэбберс», но это было то, что хотели сказать публике Джексоны, хотя и не совсем в джексоновском стиле — пока.

Гэмбл и Хафф написали достаточно песен для нового альбома, но мы по опыту знали, что, хотя они и делают все с максимальным мастерством, мы утрачиваем частицу своей самобытности. Нас приняли в филадельфийскую семью, но нам этого было недостаточно. Мы твердо решили исполнить все, что нам хотелось уже много лет. Вот почему мы вернулись в нашу студию «Энчино» и начали снова работать своей семьей.

Наш второй альбом, записанный в «Эпик», — «На тусовку» — отличался от первого. Там было больше песен для души, чем танцевальных. Мы понимали, что песни для души, несущие идею мира и овладения умами с помощью музыки, выполняют благородную задачу, но они больше напоминали старый «Поезд любви», исполнявшийся группой «О'Джейз», чем наш стиль.

Все же, быть может, и неплохо, что «На тусовку» не стала большим поп-хитом, так как благодаря этому «Иная женщина» пошла по клубам. Эту песню поместили посредине первой стороны пластинки, между песнями Гэмбла и Хаффа, и она стала как бы огненным ядром альбома. Это был плод подлинно совместной работы всей группы — филадельфийские духовые, как нам и хотелось, взрывались поочередно, как бы ставя восклицательные знаки один за другим. Именно этого мы добивались в демонстрационных записях с нашим старым другом Бобби Тэй-лором, перед тем как перейти в «Эпик». Кении и Леон добавили тогда последние штрихи, покрыли все глазурью, но на этот раз мы испекли пирог сами.

После появления «На тусовку» в магазинах папа попросил меня пойти с ним на встречу с Роном Алексенбергом. Рон подписал за нас контракт с Си-Би-Эс и действительно верил в нас.

Мы хотели убедить его в том, что намерены сами заниматься своей музыкой. Нам казалось, что в Си-Би-Эс понимают, на что мы способны, поэтому, изложив свою точку зрения, мы пояснили, что с самого начала хотели бы, чтобы с нами работал Бобби Тэйлор. Бобби был верен нам все эти годы, и мы его считали прекрасным продюсером. В «Эпике» же хотели дать нам Гэмбла и Хаффа, поскольку они поставили рекорд успеха на звуковой дорожке, но то ли они были для нас неподходящими жокеями, то ли мы были для них неподходящими лошадьми, только сделанные с ними записи плохо расходились.

Мистер Алексенберг, безусловно, привык общаться с музыкантами, хотя я уверен, что в кругу своих деловых друзей, говоря о музыкантах, не жалел эпитетов, как и сами музыканты, когда обмениваются впечатлениями в своем кругу. Мы же с папой, когда речь заходила о музыкальном бизнесе, были настроены на одну волну. Люди, создающие музыку, и торговцы пластинками — от природы не враги. Мне дорого то, что я делаю, не меньше чем классическому музыканту, и я хочу, чтобы моя музыка дошла до возможно более широкой аудитории. А производителей пластинок заботит, кто у них записывается, и они хотят выйти на максимально широкий рынок. Сидя в комнате правления Си-Би-Эс за прекрасно сервированным столом, мы сказали мистеру Алексенбергу, что в «Эпике» для нас делали все, что могли, но этого недостаточно. Мы чувствовали, что можем работать лучше, что стоит поставить на кон нашу репутацию,
Выйдя из небоскреба, известного под названием «Черная скала», мы с папой почти не разговаривали. По дороге в отель мы оба молчали — каждый думал о своем. Добавить к сказанному было почти нечего. Вся наша жизнь вела к этому важному противостоянию, как бы вежливо и открыто мы ни действовали. Возможно, сейчас, спустя годы, Рон Алексенберг и улыбнется, вспоминая тот день.

Когда происходила та встреча в главном здании Си-Би-Эс в Нью-Йорке, мне было всего девятнадцать лет. Для девятнадцатилетнего я нес тяжелую ношу. Мое семейство все больше и больше полагалось на меня в решении деловых и творческих вопросов, и я волновался, не будучи уверен, что правильно поступаю; зато у меня появилась возможность исполнить главное желание моей жизни — сыграть в фильме. По иронии судьбы, старые связи с «Мотауном», хоть и поздно, но принесли дивиденд.

Фирма «Мотаун» приобрела права на съемки бродвейского шоу «Волшебник», несмотря на то что мы покидали компанию. «Волшебник» был осовремененным, ориентированным на черных актеров вариантом великого и очень любимого мною фильма «Волшебник из страны Оз». Помню, когда я был маленьким, «Волшебника из страны Оз» показывали раз в год и всегда в воскресенье вечером. Сегодня дети и представить себе не могут, каким большим это было для нас событием, потому что они выросли в пору видеокассет и большого количества программ кабельного телевидения.

Видел я и бродвейское шоу, которое провалом, безусловно, не назовешь. Клянусь, я смотрел его шесть или семь раз. Позже я подружился со звездой шоу Стефанией Миллз, бродвейской Дороти. Я сказал ей тогда, что считаю трагедией то, что ее игра в этой пьесе не запечатлена на пленку. Хоть я и очень люблю бродвейскую сцену, но выступать на ней я бы не хотел. Когда выступаешь — записываешься ли на пластинку или участвуешь в фильме, — хочется знать, как ты это сделал, определить свой уровень и попытаться его улучшить. Если вещь не отснята и не записана — это сделать невозможно. Мне грустно думать, что мы никогда не увидим великих актеров, за возможность посмотреть игру которых мы отдали бы все, поскольку их не могли записать или просто не записали.

Если бы я все-таки соблазнился и вышел на сцену, мне скорее всего пришлось бы работать со Стефанией, — правда, она так трогательно играла, что я, наверное, расплакался бы прямо перед зрителями. «Мотаун» приобрел «Волшебника» по одной единственной причине и, как я считаю, вполне убедительной: из-за Дайаны Росс.

Дайана была близка с Берри Горди и хранила верность ему и «Мотауну», но и нас она не забыла, хотя на наших пластинках и стоял теперь знак другой фирмы. Мы поддерживали с ней связь, несмотря на все перемены, и она даже встречалась с нами в Лас-Вегасе, где дала несколько советов по ходу наших выступлений. Дайана собиралась играть роль Дороти, и, поскольку это была единственная распределенная роль, она уговаривала меня пойти попробоваться на прослушивании. Она заверила, что в «Мотауне» не будут препятствовать моему участию из желания досадить мне или моей семье. Она проследит за этим, если будет нужно, но не думает, чтобы это потребовалось.

И она все сделала. Берри Горди попросил меня согласиться прослушаться для участия в «Волшебнике». Я рад, что на это пошел, так как в процессе прослушивания я почувствовал страстное желание играть на сцене. Я сказал себе — вот чем я хочу при возможности заниматься, именно этим. Снимаясь в фильме, ты запечатлеваешь нечто неуловимое и останавливаешь время. Актеры, их игра, сюжет становятся достоянием людей всего мира на многие поколения, Только представьте себе, если бы увас не было возможности посмотреть «Отважных капитанов» или «Убить пересмешника»! Создание фильмов — дело захватывающее. Работаешь командой и получаешь большое удовлетворение. Когда-нибудь — и скоро — я займусь всерьез созданием фильмов.

Я прослушался на роль Страшилы — мне казалось, эта роль больше всего мне подходит. Я слишком подвижен для Железного Дровосека и слишком легок для Льва, так что я поставил перед собой определенную задачу и попытался продумать и чтение текста, и танцы для этой роли. Когда режиссер Сидней Лумет пригласил меня на съемки, я был горд, по и немного испуган. Процесс создания фильма был для меня в новинку, и мне предстояло на многие месяцы расстаться с моими обязанностями перед семьей и перед музыкой. Я приезжал в Нью-Йорк, где мне предстояло сниматься, чтобы почувствовать атмосферу Гарлема, служащую фоном для сюжета «Волшебника», но никогда там не жил. Меня удивило, как быстро я привык к такому образу жизни. Мне нравилось встречаться с людьми, о которых я слышал на другом побережье, но которых собственными глазами никогда не видел,

Съемки в «Волшебнике» пошли мне на пользу во многих отношениях. Я чувствовал себя старым профессионалом в звукозаписи, но мир кино был абсолютно ново для меня. Я как можно внимательнее за всем наблюдал и многому научился.

В этот период моей жизни я сознательно и бессознательно нащупывал свой путь. Я чувствовал какое-то беспокойство и тревогу за свою дальнейшую судьбу теперь, когда стал взрослым. Я взвешивал возможности и готовился принять решения, которые могли иметь серьезные последствия. Съемки в «Волшебнике» были для меня большой школой. Кожа у меня во время съемок была все еще в ужасном состоянии, и я радовался возможности наложить грим. А гримироваться приходилось здорово. Шесть дней в неделю я гримировался по пять часов — по воскресеньям мы не снимались. Набив себе руку, я стал укладываться в четыре часа. Остальные, на кого тоже накладывали грим, поражались тому, что я высиживал так долго. Они ненавидели грим, мне же это доставляло удовольствие. Превращение в Страшилу было для меня самой чудесной штукой на свете. Мне хотелось стать кем-то другим и избавиться от своего образа. На съемки приходили дети, и мне доставляло огромное удовольствие играть с ними и изображать Страшилу.

Я всегда представлял себе, что буду играть в фильмах этакого элегантного героя, но грим, костюм и общение со съемочной группой в Нью-Йорке показали, какие чудеса может творить кинематограф. Мне всегда нравились фильмы Чарли Чаплина, а ведь за ним не замечалось ничего сверхэлегантного в дни немого кино. И мне захотелось взять что-то от его героев для моего Страшилы. В его костюме мне нравилось все — от угольно-черных ног до носа цвета помидора и устрашающего парика. Я даже сохранил белый в оранжевую полоску свитер и выступал в нем во время проката картины годы спустя.

Для фильма были поставлены прекрасные, очень сложные танцевальные номера, выучить которые не представляло труда. Но это неожиданно оказалось сложным для моих партнеров по игре.

Я с детства мог, подглядев чье-нибудь движение в танце, повторить его. Другому, быть может, пришлось бы разложить танец на составные, делать каждый шаг со счетом — ногу поставить вправо, бедро приподнять, бедро развернуть влево, шею — в другую сторону... и так далее. Мне же достаточно посмотреть — и я могу повторить.

Во время подготовки к «Волшебнику» я разучивал хореографию вместе с партнерами — Железным Дровосеком, Львом и Дайаной Росс, — и они были в ярости на меня. Я не мог понять, в чем дело, пока Дайана не отвела меня в сторону и не сказала, что я ставлю ее в неловкое положение. Я сделал большие глаза. Я ставлю в глупое положение Дайану Росс? Я? Она сказала, что понимает, что это не нарочно, по просто я слишком быстро выучиваю движения. Это ставит в дурацкое положение ее и остальных, кто не может повторить сразу за хореографом показанные движения. Достаточно ему что-то показать, сказала она, как я тут же выхожу и повторяю. Когда же он просит остальных повторить, они еще долго разучивают па. Мы посмеялись над этим, но я постарался больше не показывать, как легко мне все дается.

Понял я также и то, что на съемках проявляются и некоторые не лучшие стороны человеческой натуры. Часто, когда я перед камерой пытался сыграть серьезную сцену, кто-нибудь из актеров начинал строить рожи, стараясь меня рассмешить. Мне всегда прививали серьезное отношение к профессионализму и подготовке, поэтому я считал такое поведение подлым. Тот актер знал, что я снимаюсь в важной сцене, и тем не менее строил дурацкие рожи, пытаясь отвлечь меня. Мне это казалось более чем неуважительным и нечестным.

Много позже Марлон Брандо скажет мне, что с ним это проделывали постоянно.

Проблем на съемках в общем-то было немного, и они редко случались, а работать так близко с Дайаной было замечательно. Она такая красивая, одаренная женщина, И сниматься в этом фильме дл меня было большим удовольствием. Я очень люблю Дайану. И всегда ее любил.
Несмотря на то, что я получал удовольствие от съемок «Волшебника», это был период, полный напряжения и тревог. Очень хорошо помню 4 июля того года — я был на пляже, возле дома моего брата Джермейна, примерно в полуквартале от студии. Я нырял в прибое и вдруг почувствовал, что мне нечем дышать. Нет воздуха. Нет и все. Что со мной происходит? Стараясь не впадать в панику, я побежал домой и отыскал Джермейна — тот отвез меня в больницу. Дикость какая-то. У меня в легком лопнул кровеносный сосуд. Больше это никогда не повторялось, хотя порой я чувствовал покалывания и как бы спазмы, но скорее всего это лишь плод моего воображения. Позже я узнал, что подобное состояние бывает при плеврите. Мой доктор предложил мне сбавить темп, но расписание этого не позволяло. По-прежнему жизнь проходила под знаком непрестанной работы. Я очень любил старый фильм «Волшебник из страны Оз», однако новый сценарий, отличавшийся от бродвейской постановки скорее по форме, чем по духу, поднимал больше вопросов, нежели первый фильм, и давал на них ответы.

Действие старого фильма разворачивалось в волшебном королевстве, это была своего рода сказка. В нашем же фильме, напротив, были элементы реальности, легко узнаваемые детьми, — такие, как школьные дворы, станции метро и квартал, откуда была родом наша Дороти. Мне и сейчас нравится смотреть «Волшебника» и заново все переживать. Особенно я любил сцену, где Дайана произносит:

— Чего я боюсь? Я же не знаю, что я такое... Я это чувствовал много раз, даже в счастливые минуты жизни. Она поет там, что надо преодолевать страхи и шагать гордо, с высоко поднятой головой. Она знает, и публика знает, что никакая опасность не заставит ее повернуть.

Моему герою было что сказать и чему поучиться. Я висел на шесте, и стая ворон смеялась надо мной, а я пел: «Вам меня не одолеть». Это была песня об унижении и беспомощности — через такую полосу проходили многие в ту или иную пору своей жизни, — а также о том, что есть люди, которые физически не удерживают тебя, но исподволь играют на твоих слабостях, так что ты сам не можешь двигаться вперед. Сценарий был умный, и по нему я выдавал наугад сведения и цитаты из моей соломенной головы безо всякой связи с чем бы то ни было. Ответы на все вопросы у меня были готовы, а вот самих вопросов я не знал. Основная разница между двумя вариантами «Волшебника» заключалась в том, что в оригинальной версии Дороти получала все ответы от Доброй Волшебницы и ее друзей из страны Оз, тогда как наша Дороти доходит до всего своим умом. Она запоминается своей верностью троим друзьям и отвагой в сражении с Элвиной в потрясающей сцене на заводе. Я никогда не забуду пения, танцев и игры Дайаны. Она была идеальной Дороти, После победы над злом — сплошной восторг, выражающийся в нашем танце. Танцуя с Дайаной в том фильме, я словно бы прокручивал сокращенную версию собственной жизни — походочка нок-нид, вращение на вытянутой ноге были моими приемами в детские годы, а танец на столе на заводе соответствовал нашему тогдашнему уровню. Все было построено на движении вверх и вперед. Когда я рассказал братьям и папе, что получил эту роль, они решили, что я до нее еще не дорос, а получилось наоборот. «Волшебник» придал мне новые силы и вдохновение, Встал вопрос, что с этим делать. Как лучше их использовать?

В то время как я задавался вопросом, что делать дальше, мы с одним человеком шли параллельными путями, соединившимися на съемочной площадке «Волшебника». Мы как-то репетировали в Бруклине и громко читали друг другу текст. Я думал, что самым трудным для меня будет заучивать текст, но меня ждал приятный сюрприз. Все были очень добры ко мне и убеждали, что это легче, чем я думаю. Так оно и оказалось.

В тот день мы снимали сцену с воронами. У ребят в вороньих костюмах не было видно даже головы, Казалось, они знали свои роли назубок. Я свою тоже выучил, но вслух произнес не больше двух раз.

Режиссер попросил, чтобы я вытянул из-под своей соломенной шляпы полоску бумаги и прочел, что там написано. Это была цитата. В конце стояло имя автора — Сократ. Я встречал это имя в печати, но никогда его не произносил, поэтому я сказал: «Соукратес» — мне казалось, что так его и надо произносить. В наступившей тишине кто-то прошептал: «Сок-ру-тиз», Я взглянул на суфлера — что-то в нем показалось мне знакомым. Не актер, но, похоже, из нашей команды, Помню, выглядел он очень уверенно, лицо дружелюбное.

Я улыбнулся, смутившись, что неправильно произнес имя автора цитаты, и поблагодарил его за подсказку. Лицо его было до боли знакомо, и вдруг я понял, что встречался с ним прежде. Подтверждая мое предположение, он протянул мне руку:

— Куинси Джонс. Я занимаюсь оркестровкой.

«У мистера Лакки» мы впервые выступали с целой программой – по пять номеров за вечер шесть раз в неделю. И если папе удавалось что-то организовать для нас вне города на седьмой вечер, он это делал. Мы старались изо всех сил, и посетители бара относились к нам неплохо. Им нравились и Джеймс Браун, и Сэм, и Дэйв так же, как мы. Вдобавок мы были чем-то вроде бесплатного приложения к выпивке и веселью. Они радовались и не жалели аплодисментов. Во время одного номера мы даже веселились вместе с ними. Это была песенка Джо Текса «Тощие ноги и все остальное». Мы начинали петь, и где-то в середине я выходил в зал, и, ползая под столами, задирал женщинам юбки. Посетители бросали мне деньги, когда я пробегал мимо, а я, пританцовывая, подбирал все доллары и мелочь, рассыпавшиеся по полу, и запихивал в карманы куртки.

читать дальше В общем, то я не волновался, когда мы начали играть в клубах, поскольку у меня был большой опыт общения с публикой на конкурсах талантов. Я всегда был готов выйти на сцену и выступать, понимаете, просто делать что-то – петь, танцевать, веселиться.
Мы работали в нескольких клубах, где исполнялся стриптиз. В одном из таких заведений Чикаго я обычно стоял за кулисами и наблюдал за некоей женщиной по имени Мэри Роуз. Мне, должно быть, было тогда лет девять или десять. Женщина снимала с себя одежду, затем белье и бросала все это в зал. Мужчины подбирали ее вещички, нюхали и начинали орать. Мы с братьями наблюдали это, впитывая в себя, и папа ничего не имел против. Мы многому научились тогда за время работы. В одном заведении была проделана дырочка в стене гримерной, за которой был женский туалет. Через эту дырочку можно было подглядывать, и я там видел такое, чего никогда не забуду. Ребята в той программе были такие заводные, что постоянно буравили дырочки в стенах женских туалетов. Мы с братьями дрались за то, кому смотреть в дырочку.

– А ну подвинься, моя очередь!

И отпихивали друг друга, чтобы освободить для себя место. Позже, когда мы работали в театре «Апполо» в Нью-Йорке, я видел такое, что у меня чуть крыша не поехала, - я не представлял себе, что такое возможно. Я уже видел немало исполнительниц стриптиза, но в тот вечер выступала девица с потрясающими ресницами и длинными волосами. Выступала она здорово и вдруг в самом конце сдернула парик, достала из лифчика два апельсина и обнаружилось, что под гримом скрывался парень с грубым лицом. Я глазам своим поверить не мог. Я ведь был еще совсем ребенком, и представить себе такое не мог. Но я выглянул в зрительный зал и понял, что им это нравилось, они бурно аплодировали и кричали. А я, маленький мальчик, стоял в кулисах и наблюдал за этим безумием. Как я уже говорил, я все-таки получил в детстве кое-какое образование. Получше, чем удается большинству. Возможно, это позволило мне в зрелом возрасте заняться другими сторонами моей жизни.

Однажды, вскоре после наших успешных выступлений в ночных клубах Чикаго, папа принес домой кассету с песнями, которых мы раньше не слышали. Мы привыкли исполнять популярные шлягеры, которые звучали по радио, и поэтому недоумевали, зачем папа снова и снова проигрывает эти песни – их пел какой-то парень, причем не очень хорошо, под аккомпанемент гитары. Папа сказал, что на кассете записан не певец, а автор песен, владеющий студией звукозаписи в Гэри. Звали его мистер Кейс, и он дал нам неделю на то, чтобы разучить его песни, а тогда уж он будет судить, можно ли записать их на пластинку. Естественно, мы были в восторге. Нам хотелось иметь свою пластинку – любую пластинку, какую угодно.

Мы стали работать исключительно над звуком, забросив танцы, которыми мы обычно сопровождали новую песню. Разучивать песню, совсем неизвестную, было не очень-то интересно, но к тому времени мы уже стали профессионалами и, скрыв разочарование, старались вовсю. Когда мы были готовы и почувствовали, что сделали все, что могли, папа записал нас на кассету – правда, после нескольких фальстартов. Через день или два, в течение которых мы гадали, понравилась ли мистеру Кейсу записанная нами кассета, папа вдруг принес еще несколько его песен, которые мы должны были изучить для первой записи.

Мистер Кейс, как и папа, был заводским рабочим, любившим музыку, только его больше интересовала запись и деловая сторона. На эмблеме его студии значилось: «Стилтаун». Оглядываясь назад, я понимаю, что мистер Кейс волновался не меньше нашего. Его студия находилась в центре города, куда мы и отправились одним субботним утром до начала «Приключений трясогузки», которая был в то время моей любимой передачей. Мистер Кейс встретил нас у входа в студию и отпер дверь. Он показал нам небольшую стеклянную кабину с разнообразным оборудованием и объяснил, что для чего нужно. Было похоже, что нам не придется больше пользоваться магнитофонами, - по крайней мере, в этой студии. Я надел какие-то большие металлические наушники, доходившие мне до половины шеи, и постарался сделать вид, будто я готов.

Пока братишки соображали, куда подключить инструменты и куда встать, подъехали хористы и духовики. Сначала я решил, что они будут записываться после нас. Мы были приятно удивлены и обрадованы, узнав, что они приехали записываться с нами. Мы посмотрели на папу, но в его лице ничего не изменилось. Скорее всего, он знал об этом и не возражал. Люди уже тогда знали, что папа не любит сюрпризов. Нам велели слушать мистера Кейса – он скажет нам, что делать, пока мы будем в кабине. Если мы будем делать все, как он велит, пластинка сама запишется.

Через два-три часа мы записали первую песню мистера Кейса. Некоторые из хористов и духовиков тоже никогда прежде не записывали пластинок, и им нелегко пришлось – вдобавок их руководитель не требовал совершенства, поэтому они не привыкли, как мы, по несколько раз переделывать все заново. В такие моменты мы понимали, сколько папа вложил усилий, чтобы сделать из нас законченных профессионалов. Мы потратили на запись несколько суббот, оставляя для потомства разученную за неделю песню, и каждый раз унося с собой от мистера Кейса новую пленку. В одну из суббот папа даже захватил с собой гитару, чтобы выступить вместе с нами. Это был первый и последний раз, когда он с нами записывался. Когда пластинка была готова, мистер Кейс дал нам несколько экземпляров, чтобы мы могли продавать их между номерами и после выступлений. Мы знали, что серьезные люди так не поступают, но надо было когда-то начинать, а в то время иметь пластинку с названием твоей группы кое-что значило. Мы считали, что нам очень повезло.

Первая сорокапятка фирмы «Стилтаун» – «Большой мальчик» – была записана с хватающей за душу бас гитарой. Это была милая песенка о пареньке, мечтавшем влюбиться. Конечно, для полноты картины вы должны представить себе, что исполнял ее девятилетний тощий мальчишка. В тесте говорилось, что не желаю я больше слушать сказки, но, по правде говоря, слишком я был еще мал, чтобы уловить подлинный смысл большей части слов в тех песнях. Я просто пел то, что мне давали.

Когда эту пластинку с партией бас гитары начали крутить по радио в Гэри, мы стали знаменитостями в квартале. Никому не верилось, что у нас своя пластинка. Мы сами с трудом этому верили.

После этой первой пластинки, выпущенной «Стилтауном», мы нацелились на все крупные конкурсы талантов в Чикаго. Как правило, другие исполнители с опаской смотрели на меня, поскольку я был такой маленький, а в особенности те, кто выступал после нас. Как-то раз Джеки вдруг захохотал до колик, словно кто-то рассказал ему необычайно смешную шутку. Это было дурным знаком перед выступлением, и я увидел, что папа заволновался, как бы Джеки не сорвался на сцене. Папа подошел к нему, чтобы обменяться словом, но Джеки шепнул ему что-то на ухо, и папа так и согнулся пополам от смеха. Мне тоже захотелось узнать, в чем дело. Папа с гордостью сообщил, что Джеки услышал разговор двух ведущих исполнителей. Один из них сказал:

— Ну, уж не допустим, чтобы эта «Пятерка Джексонов» с их карликом обставила нас сегодня.

Сначала я расстроился — это меня задело. Какие подлые твари. Не виноват же я в том, что я — самый маленький, но остальные братья тоже захохотали. Папа объяснил, что они не надо мной смеются. Он сказал, я должен гордиться — та группа говорит гадости, потому что думает: я взрослый, только изображаю ребенка, как в «Волшебнике из страны Оз» . Папа сказал, что если эти крутые ребята говорят, как дворовые мальчишки, немало досаждавшие нам в Гэри, значит, Чикаго у наших ног.

Правда, нам для этого еще надо было немало потрудиться. После того как мы поиграли в неплохих чикагских клубах, папа подписал контракт на наше выступление на конкурсе любительских групп в городском театре «Ройял». Он ходил слушать Б.Б. Кинга в «Ригал» в тот вечер, когда тот записывал свой знаменитый «живой» альбом. Когда несколько лет назад папа подарил Тито крутую красную гитару, мы принялись над ним подтрунивать — чьим именем он ее назовет, подобно ББ. Кингу, который называл свою гитару «Лгосиль».

Мы побеждали в том конкурсе три недели подряд, каждую неделю исполняя новую песню, чтобы поддерживать интерес у постоянной публики. Некоторые музыканты жаловались, говорили, что мы слишком жадные — не хотим пропустить ни одного вечера, но сами стремились к тому же. Было такое правило: если ты три раза подряд побеждаешь на конкурсе любителей, тебя приглашают на платный концерт с тысячной аудиторией, — это не сравнишь с несколькими десятками человек, перед которыми мы играли в барах. Нам досталась такая возможность. Концерт открывали Глэдис Найт и «Пипсы» совершенно новой песней «Слух до меня дошел»... Вечер был потрясный.
После Чикаго был еще один большой конкурс любительских групп, который, по нашему убеждению, мы обязаны были выиграть, — он проходил в нью-йоркском театре «Аполло». В Чикаго многие считают, что победить в «Аполло» — просто приятно и только, но папа видел в этом нечто большее. Он знал, что в Нью-Йорке выступают таланты высокого класса, и он знал также, что там больше людей, связанных со звукозаписью, и профессиональных музыкантов. Если у нас получится в Нью-Йорке, то у нас получится где угодно. Вот что означало для нас победить в «Аполло».

Чикаго послало в Нью-Йорк своего рода отчет о наших выступлениях, и такова была наша репутация, что в «Аполло» нас поставили в финальную часть программы под названием «Самые лучшие», хотя мы не участвовали ни в одном предварительном конкурсе. К этому времени Глэдис Найт уже приглашала нас в «Мотаун», как и Бобби Тэйлор, один из «Ванкувера», с которым подружился отец. Отец сказал им обоим, что мы были бы счастливы прислушаться в «Мотауне», но не сейчас.

Мы приехали на Сто двадцать пятую улицу, где находился театр «Аполло», достаточно рано, так что могли совершить по нему экскурсию. Мы обошли весь театр, рассматривая фотографии выступивших там «звезд», как черных, так и белых. Под конец директор-распорядитель провел нас в гримёрную, но к этому времени я уже успел отыскать фотографии всех моих кумиров.

Пока мы с братьями играли обязательные для новичков «промежуточные звенья» между выступлениями других исполнителей, я внимательно наблюдал за «звездами», стремясь как можно больше почерпнуть у них. Я следил за их ногами, за тем, как они держат руки, берут микрофон, пытаясь понять, как они это делают и почему именно так. Понаблюдав из-за кулис за Джеймсом Брауном, я запомнил каждый его шаг, каждый хрип, каждый прокрут и поворот. Должен сказать, он доводил себя до полного изнурения, до физического и морального истощения.

Казалось, из каждой его поры вырывается огонь. Физически чувствовалось, как на его лице проступает пот. Никогда я не видел, чтобы кто-либо выступал так, как он. Когда я наблюдал за кем-то, кто мне нравился, я сам становился им. Джеймс Браун, Джеки Уилсон, Сэм и Дэйв, О'Джейсы — все они выкладывались для зрителя. Пожалуй, наблюдая за Джеки Уилсоном, я набирался от него больше, чем от кого-либо другого. Все это было очень важной частью моего образования.

Мы стояли за сценой, за кулисами, и наблюдали за каждым, кто уходил со сцены после выступления, — все они были мокрые от пота. Я просто стоял в сторонке в благоговейном трепете и смотрел, как они проходили мимо. И на всех были такие красивые лакированные туфли. Помню, как я мечтал иметь такие лакированные туфли. И как огорчался из-за того, что их не делали для детей. Я ходил из магазина в магазин, и всюду мне отвечали:

— Таких маленьких мы не производим.

Ужасно я расстраивался: уж очень мне хотелось иметь такие туфли, в каких выступают на сцене, лакированные и блестящие, отливающие красным и оранжевым в свете огней. О, до чего же мне хотелось иметь такие туфли, как у Джеки Уилсона.

Большую часть времени я стоял за сценой один. Братья находились наверху — перекусывали и болтали, а я был внизу, за кулисами — сидел на корточках, держась за пыльный вонючий занавес, и наблюдал за исполнителями. Правда, я действительно наблюдал за каждым их шагом, движением, поворотом, оборотом, как они скрежещут зубами, как выражают разные эмоции, как меняется освещение. Так я получал образование и отдыхал. Я проводил там все свободное время. Отец, братья, другие музыканты — все знали, где меня искать. Они потешались надо мной, но я был так увлечен тем, что видел, так старался запомнить только что увиденное, что не обращал на них внимания. Помню все эти театры — «Ригал», «Айтаун», «Аполло», всех не перечислишь. Таланты там рождались в поистине мифической пропорции. Лучшее в мире образование — смотреть на то, как работают мастера. Тому, что я узнал, просто стоя за кулисами и наблюдая, — научить нельзя. Некоторые музыканты — группы «Спрингстин» и «Ю-Ту», к примеру, — возможно, и считают, что получили образование на улице, Я же артист от рождения. Мое образование идет со сцены.

Фото Джеки Уилсона висело на стене в «Аполло». Фотограф щелкнул его, когда он в твисте выбросил ногу в воздух, раскачивая микрофон взад-вперед. Возможно, он пел какую-нибудь грустную песню, вроде «Одиноких слез», а у зрителей захватывало дух от его танца, так что никому не было ни грустно, ни одиноко.

Фото Сэма и Дэйва висели дальше по коридору, рядом со снимками старого джаз-оркестра. Папа подружился с Сэмом Муром. Помню, когда мы впервые встретились, я был приятно удивлен его ласковым ко мне отношением. Я так давно пел его песни, что думал, он мне уши надерет, А неподалеку от них висело фото «Короля всех и вся, Мистера Динамита, мистера Пожалуйста, Пожалуйста, Сам-Джеймса Брауна». До его появления на сцене певец был певцом, а танцовщик танцовщиком. Певец мог танцевать, а танцовщик мог петь, но если вы не Фред Астер или Джин Келли, у вас, скорее всего, что-то одно получается лучше, а другое хуже, в особенности на концерте. Но он все это изменил. Ни один прожектор не успевал за ним, когда он, скользя, пролетал через всю сцену, — надо было всю ее заливать светом! Я хотел быть таким же.

Мы победили в вечернем конкурсе любителей в «Аполло», и мне хотелось вернуться к тем фотографиям на стенах и поблагодарить моих «учителей». Папа был так счастлив, что готов был лететь в Гэри той же ночью. Он был на вершине блаженства, как и мы. Мы с братьями сразу получили высшие оценки и надеялись, что нам удастся проскочить через «класс». Я был уверен, что нам не долго придется выступать в конкурсах талантов и стриптизных программах.

Летом 1968 года мы познакомились с музыкой, исполняемой семейной группой, — она оказала большое влияние на наше звучание и наши жизни. У них не у всех была одна фамилия, были среди них и белые и черные, и мужчины и женщины, а называлась группа «Слай энд фэмили Стоун». Они выпустили несколько потрясающих хитов, в том числе «Танцуй под музыку», «Встань», «Бурное веселье летом», Братья указывали на меня, когда звучала строчка про карлика большущего роста, но на этот раз я тоже смеялся. Эти песни передавали все радиостанции рока. На всех нас, Джексонов, они оказали огромное влияние, и мы многим им обязаны.

После «Аполло» мы продолжали выступать, одним глазом косясь на карту и одним ухом прислушиваясь к телефону. Мама с папой установили правило говорить по телефону не больше пяти минут, но после нашего возвращения из «Аполло» даже пяти минут было много. Мы не должны были занимать телефон на случай, если с нами захочет связаться кто-нибудь из компании, выпускающей пластинки. Мы вечно боялись, что телефон будет занят, когда они позвонят.

Пока мы ждали, выяснилось, что кто-то, кто видел нас в «Аполло», рекомендовал нас в шоу Дэвида Фроста в Нью-Йорке. Нас покажут по телеку! Это было самое захватывающее предложение из всех, что нам делали. Я рассказал всем в школе, а тем, кто не поверил, даже рассказал дважды. Мы должны были поехать туда через несколько дней. Я считал часы. Я уже видел мысленно всю поездку, пытался представить себе, на что будет похожа студия и каково это — смотреть в камеру.

Я пришел домой с домашним заданием на время поездки, заранее подготовленным моим учителем, Мы провели еще одну генеральную репетицию и затем окончательно отобрали песни. Интересно, какие из этих песен пойдут, думал я.

А днем папа сказал, что поездка в Нью-Йорк отменяется. Мы так и застыли и уставились на него.

Мы были поражены. Я чуть не заплакал. Мы же были на волоске от большого прорыва к успеху. Как они могли так с нами обойтись? Что происходит? Почему мистер Фрост передумал? У меня голова шла кругом, и, казалось, у остальных — тоже.

— Это я отменил, — спокойно объявил папа.

В очередной раз мы уставились на него, не в силах произнести ни слова.

— Позвонили из «Мотауна».

Дрожь пробежала у меня по спине.

Я почти, что с идеальной четкостью помню дни перед этой поездкой. Помню, я ждал Рэнди у дверей первого класса. Была очередь Марлона вести его домой, но в тот день мы поменялись ролями.

Учительница Рэнди пожелала мне удачи в Детройте, поскольку он рассказал ей о нашей поездке на прослушивание. Он был в таком восторге, что мне приходилось напоминать себе, что он толком не знает, что такое Детройт. Все семейство только и говорило о «Мотауне», а Рэнди ведь даже не знал, что такое город. Учительница рассказала мне, что он искал «Мотаун» на глобусе. Она считала, что мы должны исполнить «Не знаешь ты, как знаю я» — она видела, как мы ее исполняли в театре «Ригал» в Чикаго, тогда группа учителей ездила посмотреть на наше выступление. Я помог Рэнди надеть пальто и вежливо согласился учесть ее пожелание, хотя знал, что мы не можем петь песню Сэма и Дэйва на прослушивании в «Мотауне», так как они записываются у «Стэкс», на конкурирующей фирме. Папа говорил, что компании относятся к таким вещам серьезно; он предупредил нас, чтоб никакой такой ерунды не получилось, когда мы прибудем туда. Посмотрел на меня и сказал, что хотел бы, чтоб его десятилетний певец спел на все одиннадцать.

Мы вышли из здания средней школы Гэрретта, до дома было рукой подать, но надо было торопиться, Помню, я начал нервничать: одна машина промчалась мимо, потом другая. Рэнди взял меня за руку, и мы бросились к переходу. Помахали регулировщику. Я знал, что Латойе придется завтра отвести Рэнди в школу, поскольку мы с Марлоном будем ночевать в Детройте вместе с остальными.

Последний раз, когда мы играли в Детройте в театре «Фокс», мы уехали сразу после выступления и вернулись в Гэри к пяти утра. Я всю дорогу проспал в машине, так что мне не так уж трудно было наутро идти в школу. Но к трем часам дня, когда настало время репетировать, я еле передвигал ноги, будто мне надели на них свинцовые гири.

В ту ночь мы могли бы уехать сразу после нашего выступления, поскольку были третьими в списке, но это означало пропустить основного исполнителя — Джеки Уилсона. Я видел его на других сценах, но в «Фоксе» он выступал на приподнятой сцене, которая приходила в движение, как только он начинал петь. Хотя на другой день я и устал после школы, но, помню, на репетиции все же попробовал некоторые его движения, предварительно потренировавшись перед высоким зеркалом в школьной уборной, а собравшиеся ребята глазели на меня. Папе понравилось, и мы включили некоторые из этих движений в одну из моих программ.

Перед поворотом на Джексон-стрит мы с Рэнди оказались перед огромной лужей. Я посмотрел, нет ли машин, отпустил руку Рэнди и, прыгнув через лужу, приземлился, стараясь не замочить вельветовых брюк. Я оглянулся на Рэнди, зная, что он любит все повторять за мной. Он отошел для разбега, но я понимал, что лужа очень большая, слишком большая для него и ему не перепрыгнуть, не намокнув. Поэтому, во-первых, как старший брат и, во-вторых, как учитель танцев, я поймал его на лету, чтобы он не промок.

На другой стороне улицы ребята покупали сладости, и даже те, кто доставлял мне массу неприятностей в школе, стали спрашивать, когда мы собираемся ехать в «Мотаун». Я ответил и купил конфет — им и Рэнди — на свои деньги. Мне хотелось как-то утешить Рэнди, а то он расстроился из-за моего отъезда.

Подходя к дому, я услышал крик Марлона:

— Да кто-нибудь, закройте же дверь!

Боковая дверь нашего микроавтобуса «Фольксваген» была настежь открыта, и меня пробрала дрожь при мысли о том, как там будет холодно во время долгой дороги в Детройт. Марлон загнал нас домой и уже начал помогать Джеки загружать вещи в авто бус. Джеки и Тито, вопреки обыкновению, заблаговременно вернулись домой, они должны были бы пойти на тренировку по баскетболу, но зимой в Индиане была сплошная слякоть, и нам хотелось пораньше тронуться в путь. В этом году Джеки выступал за баскетбольную команду старшеклассников, и папа любил повторять, что в следующий раз мы поедем играть в Индиана-полис, когда Рузвельт будет присутствовать на чемпионате штата. «Пятерка Джексонов» будет выступать в перерывах между утренними и вечерними играми, а Джеки забросит решающий мяч в корзину и добьется звания чемпиона для своей команды. Папа любил подтрунивать над нами, но с Джексонами ничего заранее нельзя предугадать. Папа хотел, чтобы мы отличались не только в музыке. Я думаю, эта неутомимая энергия и напористость перешли к нему от отца, преподававшего в школе. Я же помню: мои учителя никогда так не напирали на нас, как он, хотя им за строгость и требовательность платили.

Мама вышла на крыльцо и вручила нам термос и сандвичи. Помню, она просила меня не порвать выходную рубашку, которую зашила прошлой ночью и упаковала в чемодан. Мы с Рэнди помогли уложить вещи в автобус, затем вернулись на кухню, где Ребби одним глазом приглядывала за папиным ужином, а другим следила за маленькой Дженет, сидевшей на высоком детском стуле.

Ребби была старшей, и ей приходилось нелегко. Мы знали, что как только закончится прослушивание в «Мотауне», станет ясно, нужно нам переезжать или нет. Если нужно, то Ребби отправится на Юг, вслед за своим женихом. Она всегда брала на себя все заботы по дому, когда мама ходила на занятия в вечернюю школу, — она хотела получить диплом о среднем образовании, которого была лишена из-за болезни. Я просто ушам своим не поверил, когда мама сказала, что намерена получить диплом. Помню, меня беспокоило то, что ей придется ходить в школу с детьми возраста Джеки и Тито и они будут смеяться над ней. Помню, как она расхохоталась, когда я поведал ей об этом, и как терпеливо объясняла, что будет учиться со взрослыми. Занятно было иметь маму, которая готовила домашние задания, как и мы все.

На этот раз загружать автобус было легче обычного. Как правило, с нами ездили Ронни и Джонни, обеспечивавшие музыкальный фон, но в «Мотауне» были свои музыканты, так что мы отправились одни. Джермейн еще копошился в нашей комнате, когда я туда вошел. Я знал, что он хотел избавиться от Ронни и Джонни. Он и сказал мне — поехали в «Мотаун» сами, а папу оставим тут, у Джеки, ведь, есть водительские права и ключи от машины. Мы рассмеялись, но в глубине души я и подумать не мог о том, чтобы ехать без отца. Даже в тех случаях, когда нашими репетициями после школы руководила мама, поскольку отец не успевал вернуться со смены, он все равно как бы находился с нами, поскольку мама была его глазами и ушами. Она всегда знала, что было хорошо вчера и не получалось сегодня. И папа вечером уделял этому главное внимание. У меня было такое впечатление, что они обмениваются невидимыми сигналами или чем-то еще: по каким-то невидимым для нас признакам папа всегда знал, играли ли мы как надо.

В «Мотаун» мы отправлялись без долгих прощаний. Мама привыкла к тому, что мы отсутствуем по нескольку дней, а также во время школьных каникул. Латойя немного дулась, поскольку тоже хотела ехать. Она видела нас только в Чикаго, а в таких местах, как Бостон или Финикс мы никогда подолгу не задерживались, так что не могли привезти ей подарков. Наша жизнь, должно быть, представлялась ей вечным праздником — ей-то ведь приходилось оставаться дома и ходить в школу. Ребби в тот момент укладывала Дженет спать, но она крикнула нам «до свидания» и помахала на прощание. Я потрепал напоследок Рэнди по голове, и мы уехали.

Когда мы немного отъехали, папа и Джеки стали изучать карту — в основном по привычке, поскольку мы, само собой, бывали до этого в Детройте. Проезжая через центр, мы миновали возле мэрии студию мистера Кейса. Мы записали у мистера Кейса несколько демонстрационных кассет, которые папа послал в «Мотаун» после нашей пластинки, выпущенной «Стилта-уном». Солнце садилось, когда мы выскочили на шоссе. Марлон объявил, что если мы услышим по радиостанции УВОН одну из наших пластинок, это принесет нам удачу. Мы кивнули. Папа спросил, помним ли мы, как расшифровывается УВОН, и пихнул Джеки, чтобы тот помалкивал. Я по-прежнему смотрел в окно, думая об открывающихся перед нами возможностях, но в мои мысли вмешался Джермейн,
— «Уорлд Войс оф зе Нигро», — «Голос негра», — сказал он. И мы стали сыпать сокращениями. «УГН»: «Уорлд грейтест ньюспейпер» — «Лучшая в мире газета» /принадлежала «Чикаго трибюн. «УЛС»; «Уорлд ларджест стор» «Самый большой универмаг» /«Сире»/. «Чфл...» Мы остановились, не зная, как это расшифровать.

— «Чикаго федерейшн оф лейбор» — «Чикагская федерация труда», — произнес папа, жестом показывая, чтобы ему передали термос.

Мы свернули на 94-е шоссе, и радиостанция Гэри исчезла, заглушённая Каламазу. Мы начали вертеть настройку в поисках «Битлз», которых передавала канадская радиостанция из Уинд-зора, провинция Онтарио.

Дома я был большим любителем игры в «Монополию», и наша поездка в «Мотаун» чем-то походила на эту игру. В «Монополии» ходишь кругами по полю, покупая различные вещи и принимая решения, и наши разъезды были подобием игры в «Монополию», полную возможностей и скрытых опасностей. После многочисленных остановок в пути мы в конце концов приземлились в театре «Аполло» в Гарлеме, который, безусловно, мог считаться желанным местом стоянки для всех молодых музыкантов вроде нас. Теперь мы двигались вверх по Бродуоку в направлении «Мотауна». Победим ли мы в игре или пролетим мимо клеточки «дополнительный ход» и придется снова карабкаться вверх по длинному полю, отделяющему нас от заветной цели?

Что-то менялось во мне, и я чувствовал это, несмотря на тряску в микроавтобусе. Не один год ездили мы в Чикаго, не зная, удастся ли нам вообще выбраться из Гэри. И нам это удалось. Затем мы затеяли поездку в Нью-Йорк в полной уверенности, что лишимся опоры, если не удастся хорошо выступить там. Даже памятные вечера в Филадельфии и Вашингтоне не вселили в меня достаточно уверенности, и я не переставал терзаться мыслью, что где-нибудь в Нью-Йорке появилась группа, которая играет лучше нас. Но после нашего бешеного успеха в «Аполло» мы, наконец, почувствовали, что на нашем пути нет препятствий, мы ехали теперь в «Мотаун», и никакие сюрпризы нам не грозили. А вот мы, как всегда, преподнесем им сюрприз.

Папа достал из отделения для перчаток отпечатанный на машинке маршрут, и мы свернули с трассы на авеню Вудворт. На улицах было немного народу, поскольку для всех был обыкновенный будничный вечер.

Папа немного волновался по поводу гостиницы, чего я понять не мог, пока не сообразил, что гостиницу нам заказали сотрудники «Мотауна». Мы не привыкли, чтобы что-то делали за нас. Нам нравилось самим заботиться о себе. Папа всегда сам заказывал нам гостиницы, билеты, был нашим менеджером. Если делал это не он, то мама. А потому нет ничего удивительного, что даже «Мотаун» вызывал у отца недоверие, — все-таки надо было ему самому заказать гостиницу и позаботиться об остальном.

Мы остановились в отеле «Готем», Номера были заказаны, и все было в порядке. В нашей комнате был телевизор, но ни одна станция не работала, а учитывая, что в десять нам предстояло прослушивание, мы все равно не могли бы сидеть у телевизора допоздна. Папа сразу уложил нас в постель, запер дверь и ушел. А мы с Джермейном так устали, что даже разговаривать не могли.

На следующее утро мы проснулись вовремя: папа проследил за этим. Но, по правде говоря, мы волновались не меньше, и тотчас выскочили из кровати, как только он нас позвал. Прослушивание было для нас делом непривычным, так как мы не часто играли в местах, где от нас ждали профессионализма. Мы знали, что нам сложно будет понять, хорошо ли у нас получается. Мы привыкли к реакции публики, будь то на конкурсе или в ночном клубе, но папа сказал, чем дольше мы будем играть, тем больше им захочется нас слушать.

Позавтракав овсяными хлопьями с молоком в кафе, мы забрались в «Фольксваген». Я заметил, что на завтрак в меню стояла овсянка, из чего сделал вывод, что среди постояльцев много южан. Мы тогда еще не бывали на Юге, и нам хотелось когда-нибудь съездить на родину мамы. Хотелось знать наши корни, да и вообще корни черных американцев — в особенности после того, что случилось с Мартином Лютером Кингом. Я хорошо запомнил день его смерти. У всех все перевернулось внутри. В тот вечер мы не репетировали. Я пошел с мамой и другими людьми в храм «Свидетелей Иеговы». Люди плакали, как будто потеряли родного человека. Даже мужчины, как правило, довольно бесчувственные, были не в силах скрыть горе. Я был слишком мал, чтобы понимать весь трагизм ситуации, но теперь, оглядываясь на тот день, я чувствую, что мне хочется плакать — по доктору Кингу, по его семье, по всем нам.

Джермейн первым заметил студию, известную под названием «Хинтсвилл, США». Выглядела она довольно обшарпанной, что не соответствовало нашим представлениям. Мы гадали, кого там увидим, кто будет сегодня записывать пластинку. Папа подготовил нас к тому, что все переговоры будет вести он. Нашей задачей было сыграть, как мы никогда до этого не играли. Это было довольно сложно, потому что мы всегда выкладывались во время выступления, но знали, чего он от нас хотел.

Внутри было много людей, ожидавших своей очереди, но папа сказал что-то, и к нам вышел человек в рубашке с галстуком. Он знал всех по имени, что поразило нас. Он предложил нам раздеться и следовать за ним. Все смотрели на нас, будто мы привидения. Интересно, что это были за люди и с чем они туда пришли. Издалека ли приехали? Ожидали ли там день за Днем, надеясь прорваться без предварительной договоренности?

Когда мы вошли в студию, один и парней из «Мотауна» настраивал камеру. Огромное пространство было забито инструментами и микрофонами. Папа исчез в одной из кабин, чтобы поговорить с кем-то. Я пытался представить себе, что нахожусь в театре «Фокс», на поднимающейся сцене, и что это самое обыкновенное представление. Я решил, озираясь вокруг, что если когда-нибудь построю собственную студию, то микрофон у меня будет, как в «Аполло», выдвигаться из пола. Однажды я чуть не разбился, сбегая по подвальным ступенькам, чтобы посмотреть, куда он исчезает после того, как медленно скрывается под сценой.

Мы завершили наше выступление песней «Кто тебя любит». После того как она прозвучала, никто не зааплодировал и не произнес ни слова. Не вытерпев неизвестности, я воскликнул:

— Ну и как?

Джермейн шикнул на меня. Ребята постарше, подыгрывавшие нам, смеялись. Я покосился на них. Мужчина, провожавший нас, сказал:

— Спасибо, что приехали.

Мы посмотрели на папу, стараясь понять, но он, казалось, не был ни доволен, ни разочарован. Было еще светло, когда мы поехали назад. Мы снова выехали на шоссе 94, ведущее к Гэри, настроение было подавленное: нас ждало домашнее задание к завтрашней школе, и мы не знали, не была ли вся эта затея зряшной.

Люди большие засранцы так оклеветать человека.

В аптеке:
- Скажите... у вас есть... такие штуки. Понимаете. я с сыном и мне бы нежелательно вслух произносить это. Ну, такая штука, она нужна мне и жене, чтобы вот таких как он не появлялось!
- Мозги?
- Нет, если бы я купил эту вещь 10 лет назад, то стоял бы здесь один!
- Пистолет?
- Нет. Банановый вкус.
- Бананы что ли?
- Ладно, безопасность!
- Бронежилет?
- Нет, по три штуки в упаковке.
- "Террафлю"?
- Презервативы моему папе продайте!

1.Неужели я такая сексуальная, что жизнь меня так и трахает?
2.Я всегда очень вежлива, и когда посылаю человека на х.., то всегда перезваниваю и спрашиваю, как он добрался...
3.Когда уже выпустят мобильные телефоны с функцией "блокировки звонков по пьяни своим бывшим!!??
4.А потом мы пошли в ЗАГС и поставили государство в известность о том, что спим вместе......
5.Еще один день оказался напрасной тратой макияжа...
6.Когда человека кусает вампир, то он превращается в вампира... Складывается такое ощущение, что вокруг всех покусали бараны!!!
7.Если у каждого человека есть ангел-хранитель, то мой либо где-то дрыхнет, либо жёстоко забухал...
8.Господи, пожалуйста, сделай так чтобы все калории пошли в сиськи!
9.Когда же?! придумают компьютеры, которые по голосовой команде "Бл*дь!"отменяют все последние действия?!
10.В который раз убеждаюсь, что женщины умеют! хранить секреты. Группами........человек по сорок...

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Элина растет девочкой раздражительной, вспыльчивой, но доброй. Ее черты характера: прямая, собственница, ревнивая. В юношеском возрасте у нее сложности с матерью; это не значит, что Элина не любит мать, просто - сложный характер. Она по натуре борец, очень независимая. Взрослая Элина внешне сдержанна и старается себя контролировать; ей все равно, что думают о ней другие, она сама знает, как ей поступать. Как многие дети, Элина в детстве плохо ест, и ее кормят с разными yговорами. Она предпочитает больше играть с мальчиками, чем с девочками. "Декабрьская" Элина - лидер в играх с детьми. В отношениях со сверстниками имеет ярко выраженные симпатии и антипатии. Она весьма требовательна к своим друзьям и может вырасти нетерпимой. Надо постараться мягко объяснить ей, что все люди имеют свои недостатки. И обязательно напомнить о ее собственных недостатках - спокойным тоном, осторожно и продуманно. Элина - ребенок сложновоспитуемый, случается, маме трудно удержаться от наказания. Элину можно временно лишить каких-то привилегий, но ни в коем случае не применять физическое и моральное насилие. Если Элине подать пример насилия, то рано или поздно она нанесет ответный удар. Элину не следует наказывать без достаточного основания. Если близким кажется, что девочка не права, надо использовать ее же "способ" - рассуждать, доказывая, в чем она не права. Стоять на позициях справедливости - только так можно сохранить ее уважение.
Элину переубедить трудно, многие черты характера ей передались от матери, переделать ее нельзя, ей можно только попробовать помочь. Если Элина заинтересуется каким-то делом или наукой и займется этим - это будет подходящий повод для родителей и самой Элины наладить контакт с нею.
Нужно оберегать ее от фарингита и заболеваний бронхов, постараться закалять, неплохо, чтобы она занялась плаванием, большим теннисом. Воспитывать девочку нужно силой убеждения, апеллируя к ее чувству справедливости. Взрослая Элина более спокойна, чем маленькая, но теперь она ближе к отцу, чем к матери. Может стать педагогом, юристом, бухгалтером, математиком, историком, архитектором, литератором, художником-реставратором, фотомоделью, переводчицей, экономистом.
Элина обаятельна, у нее красивая фигура. Все время меняет настроение, с ней не скучно в компании. Она элегантна. Хорошо танцует, интересный собеседник, обладает большой теплотой, тонким аналитическим умом. У Элины хорошая интуиция, она отдает себе отчет во всем, что делает, понимает людей, которым с ней приходится общаться. Если отношения складываются нормально, она справедлива, искренна, сердечна. У нее хорошая память. Элина находится в сильной зависимости от эмоций окружающих, ей нужно почувствовать, что ее любят, иначе нечего рассчитывать, что Элина, раскроет перед кем-нибудь свою душу.
Замуж она выходит только по любви, без промедления создает семью и для мужа - уют. У нее хороший вкус. Она умелая хозяйка, прекрасно готовит и консервирует. Элина умеет ценить покой и гармонию любовного союза, но многое зависит и от ее мужа. Она придерживается мнения, что в брачном союзе мужчина не только пользуется привилегиями, но также выполняет определенные обязательства, поскольку это вещи взаимосвязанные. Ответственность в браке, считает Элина, падает на обоих супругов. Считая так, Элина, несомненно, увеличивает свои шансы установить крепкие партнерские отношения со своим мужем.

Энергетика и карма имени
Эту женщину выделяет из общего окружения прежде всего крайняя эмоциональная подвижность, целеустремленность и острое самолюбие. Энергетика Элины не предполагает особой твердости характера и волевых качеств, однако женщине для успеха они и не так важны — у них другое оружие: чувствительность и слабость. Особенно остро это проявляется в детском возрасте. В самом деле, у какого родителя поднимется рука на хрупкое и беззащитное существо, даже если это существо решительно не знает меры в своих запросах? Здесь-то и выручает ничем не сдерживаемая эмоциональность Элины — радость или слезы у нее настолько искренни, что отказать ей бывает крайне трудно. Одним словом, у нее все шансы вырасти очень избалованной женщиной, что вряд ли благотворно скажется на ее судьбе. Не исключено, что с возрастом Элина научится пользоваться своей эмоциональностью с известной выгодой для себя — где надо, слезу пустит, или выскажет радость, когда этого требуют обстоятельства. Словом, она очень артистична, причем заподозрить ее в неискренности нельзя — она действительно чрезвычайно эмоциональна, вот только эмоции эти, как ветер или солнечный зайчик: промелькнули и следа не оставили.

Сложнее, когда самолюбие Элины чем-либо ущемлено, допустим, физическими недостатками или частыми унижениями, и она страдает от сознания собственной неполноценности. В этом случае ее эмоциональность и острая чувствительность оборачиваются совсем другой стороной: ведь при недостатке твердости ей вряд ли будет возможно смириться с мыслями о собственной ущербности, а путь работы над собой требует известной выдержки, к чему энергетика имени мало располагает. Скорее уж, Элина найдет выход своим эмоциям в какой-либо мстительности. Впрочем, судьба ее может сложиться гораздо более спокойно, если с воспитанием в ее характере появится способность замечать и уважать не только свои интересы, но и интересы окружающих, а также некоторая недостающая ей терпеливость. Это сделает ее чувства более глубокими и постоянными, а также поможет избежать многих недоразумений во взаимоотношениях как в семье, так и в обществе.

Секреты общения
Элина — человек непредсказуемый, и не стоит излишне полагаться на ее эмоции: кто знает, какие чувства начнут обуревать ее уже завтра? Единственное, что можно сказать наверняка, так это то, что завтра она также будет падка на комплименты, знаки внимания и подарки.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

www.sptimes.ru/ - эта газета должна быть Вам известна.
www.nytimes.com/ - а вот эта, может - нет.